- Быть может, и будет. Вместо воина решил в знахари заделаться?
- А что мне? Или запретишь? Может я к тебе в ученики хочу?
- Сомневаюсь, что ученичество тебя столь привлекает…
- Ближе к тебе быть хочу, вот и набиваюсь.
- Так будь. Но будь самим собой, - ведьмак улыбнулся тонкими алыми губами. И улыбка была столь заразительной, что и Марк улыбнулся в ответ.
- А смогу ли с тобой остаться? Приютишь ли на зиму? Я должность в городе нашел себе, в доме даже деньги появятся…
- А почему не в замке жить хочешь?
- Там холодно и мерзко. И крысы по углам шарятся. А тут светло от одной твоей улыбки, ведьмак…
- Ты льстец, Марк. Не рви сердца моего, опасаюсь я того, чем все закончиться может… Но на зиму оставайся, коль так желаешь. В замке, поговаривают, и впрямь крыс немерено завелось. Видать, амбары с пшеном совсем загнили…
Воин вздохнул счастливо и осторожно, чтобы не вспугнуть, словно птицу певчую, поцеловал Симона в шею. А потом отстранился резко и, улыбнувшись, ушел.
Надо же пожитки свои перетащить в скромное ведьмино логово?
Комментарий к Гроздья калины
========== Брусника на снегу ==========
У замка крепкие стены. Каменные, выстоявшие не один штурм, нерушимые. И холодные. А еще от этих каменных стен разлетается эхом крик.
Женщина, привязанная к крюку под потолком, пытается уйти от мучений, но тщетно. Она висит на руках, так, что каждое движение отдается болью в ее вывихнутых плечах. А под ступнями разожжен небольшой костер. И некуда деваться ей от жара, из-за которого тонкая кожа ступней уже покрылась волдырями, наполненными прозрачной лимфой.
Она кричала, рыдала от боли и невозможности освободиться и избежать этих мук. А рядом с ней в черном балахоне с глубоким капюшоном стоял мужчина, сложив руки на груди, и ждал.
Когда несчастная все же признается в ведьмовстве. Ведь все сходится: и рыжие волосы, и зеленые глаза, и молва народная, и то, что на скот в деревне, где ведьма жила, мор напал.
Только женщина не признавалась, только плакала навзрыд, да молилась.
- Не имеешь права ты к Богу нашему, Христу, мольбы воздавать! Еретичка, ведьма ты! И дьяволопоклонница! – низкий голос заставил женщину вздрогнуть, и от этого еще больше боли причинила она сама себе.
- Снять ее! – тут же, едва он приказал, в просторную, полную черного дыма комнату, вошли двое мужчин, крепко сбитых и тоже одетых в черные балахоны. Лишь лица открыты были. Да и к чему закрывать-то их? Ведь вершат они благое дело, избавляют богопослушных людей от ереси и нечисти. Они герои, а не преступники какие.
Женщину, уже полубезумную, воющую на одной ноте, сняли с крюка и швырнули на каменный пол, от чего она вскрикнула и затихла.
- Она потеряла сознание, господин палач, - один из помощников подал голос, перед этим подойдя к несчастной и пощупав ее пульс под подбородком.
- Это ненадолго… Подтащите ее к ушату с водой…
Для женщины началась новая пытка. Новая боль и новый страх. Теперь ее макали головой в кадку с ледяной водой и держали там, пока она не начинала захлебываться. В кадке из мореного дуба всякая вода словно черный омут. И не видать в ней капель крови, как не видать в ней хоть тени надежды на то, что отпустят, на то, что жизнь сохранят.
Ведьма же.
Виновна.
Она кашляла, плевалась кровью, ее бы давно стошнило, но она не ела ничегошеньки уже несколько дней. Она дышала громко и жадно, наслаждаясь воздухом, которого так не хватало там, в ледяном черном омуте…
Она признавалась во всем, что бы у нее не спрашивали: и в том, что в полнолуние грешила с Дьяволом, целуя его под хвостом и поклоняясь ему, и в том, что из-за черноты своей души она наслала мор на скот своих соседей, и в том, что готовила зелья приворотные, и в том, что отравить всех горожан надумала… И даже в том, что крыс навела на городские амбары… Ее сорванный голос дрожал, разбитые губы едва шевелились, она жутко картавила, потому что парой ударов ей выбили почти все передние зубы, превратив десны в кровавое месиво.
Палач слушал все это, качал головой, поражаясь кощунству и вероотступничеству этой женщины, да записывал. А потом только кивнул. И несчастную утащили его помощники. На площадь внутри замка. Там уже давно, еще с самого утра, горожане собирали костер, на котором и будет гореть еретичка. Все грехи ей отпустит священник, а огонь очистит ее тело от скверны.
Да будет так…
Палач вздохнул и снял с себя балахон, потом, оправив жилетку и нижнюю рубаху, принялся в той же кадке, в какой только что топили ведьму, мыть руки. Потом вытер их об льняную тряпицу, что лежала рядом и, еще раз одернув одежду и накинув на себя теплый суконный, с меховой оторочкой плащ, отправился из замка прочь.
Смотреть, как женщину сжигают, он не хотел на этот раз. Он и так уже достаточно позабавился с ней. А на костре они все одинаковые. Верещат противно. И быстро задыхаются от дыма. А наблюдать, как шкворчит и жарится на собственном жиру человеческое мясо, Марку уже давно наскучило.
Люди уважают его и боятся. Не только потому, что он избавляет их от нечисти поганой, но еще и потому, что тот на короткой ноге с городским ведьмаком. Хотя за тем никаких грешков и не числится, но молва народная – есть молва. А язык, как известно, без костей.
***
Симон ждал воина до самой ночи. И боялся. Боялся стука его каблуков, боялся доброй улыбки, ласкового взгляда… Потому что ведьмака не обманешь. Он знал, что творится в городе. И знал, кто за этим стоит. И почему.
Но самое страшное, что заставляло юношу по ночам плакать навзрыд, терзая тощую перьевую подушку, было то, что он не мог разлюбить этого ужасного человека.
- Я дома, отрада сердца моего, - Марк снял с себя тяжелый плащ и встряхнул его: на черную ткань налипли мелкие снежинки. В этот год похолодало резко, а снега было много. Горожане еле успевали разгребать завалы после ночи, что образовывались на узких мощеных улочках и торговых шумных площадях.
Только детворе столько снега в радость.
- Я ждал тебя, Марк, - ведьмак улыбнулся своему горю и встал с лавки, что стояла у обеденного стола. - Ты голоден?
- Нет, родной… Хотя ты знаешь, что голоден. Всегда видя тебя, я, словно истощавший путник, жажду приникнуть к твоим сладким устам…
Ведьмак вновь улыбнулся мужчине и подошел к нему, обнял… А после прошептал на ухо:
- Если так жаждешь, то приходи в мою спальню сегодняшней ночью. Ради тебя отрекусь от дара своего… Ради тебя себя предам. Но приходи только, если поймешь, какое сокровище тебе вручат…