Мартен удивленно оглянулся и посмотрел на нее.
Белла стояла совсем рядом и смотрела на него, как-то странно прищурившись, словно заподозрив в чем-то. Улыбка, игравшая у нее на губах, ничего общего с торжественной или заносчивой не имела, она была спокойной и какой-то умиротворенной, что ли. Словно принцесса нашла доказательство своей правоты в какой-то обычной вещи, на которую сам Мартен даже не обращал внимания.
— Да ну, — покачал головой кронпринц. — Я в самом деле ни на что не способен! — он вскинул руку и попытался зажечь магический пульсар, но ничего не изменилось. Сколько б он ни пытался отыскать силу, этот странный источник, живущий где-то в его теле и обычно так легко откликавшийся на зов, ничего не происходило. — Вот видишь, — он печально вздохнул. — Это случайность. Может быть, огонь сам погас.
— Нет, — твердо промолвила Белла. — Я способна отличить магическое вмешательство от обыкновенного огонька, который захотел себе и погас! Вспоминай, что ты сделал, чтобы остановить пламя?
Мартен застыл, все еще сомневаясь в том, что это действительно было его рук делом. Он закрыл глаза, пытаясь восстановить перед глазами картину происходящего, представил, как пламя скачет по ковру, и он одной силой мыслью велит ему погаснуть…
Нет, не так.
Он верит, что никакого огня там нет. Потому что ему так хочется.
Дело было не в колдовстве. В вере. В силе мысли, оказавшейся куда более могучей, чем обыкновенная магия. Акреновой веры хватало для того, чтобы рядом с ним не действовала никакая магия, а чем Мартен хуже? Нет, конечно, хуже он многим, и таким гениальным политиком, как советник Шантьи, вероятно, никогда не станет, и народ его, скорее всего, до такой степени не полюбит, но все равно! Ведь этот браслет не будет действовать на него — достаточно только поверить.
Или поверить в то, что его нет на запястье.
Он посмотрел на руку — и с удивлением обнаружил, что ограничителя, надетого отцом, не осталось и следа.
— Белла, — восторженно выдохнул Мартен, — ты просто гений! — и заключил ее в объятия, безо всякой осторожности целуя девушку в губы.
Мирабелла, казалось, сама была ошеломлена таким поведением принца. Она сначала уперлась руками в его плечи, пытаясь оттолкнуть, а потом, обмякнув, ответила на поцелуй. Мартен чувствовал прохладу ее ладоней даже сквозь ткань рубашки, невольно вдохнул сладковатый аромат рангорнских духов, которыми она пользовалась здесь, должно быть, против своей воли. Настоящая Белла пахла чем-то горьковатым, пряным, как халлайнийка — только не та, верующая, зажатая и ни на что не способная, кроме как подчиняться своему мужу, а дикая, уверенная в себе, сильная и дикая.
Он притянул ее к себе еще ближе, крепче сжимая в руках. Поцелуй стал настойчивее, но Белла, к удивлению самого принца, не пыталась пока что его оттолкнуть, напротив. Мартен чувствовал, как девушка едва заметно выгнулась ему навстречу, будто нарочно увеличивая контакт между ними, как ответила на поцелуй более страстно, чем следовало бы целомудренной халлайнийке…
Из дверного проема раздалось тихое покашливание.
— Прошу прощения за вмешательство, — Ирвин так и стоял на пороге, упершись плечом в дверной косяк, и смотрел на Мартена, как порой старшие братья смотрят на младших, только уже повзрослевших, ступивших на следующий виток жизненных испытаний.
Впрочем, откуда об этом было знать Мартену? Старшего брата у него никогда и не было, а вот Сияющий — скорее жертва королевского произвола, на которую всегда вешали все шалости принца.
Возможно, отец действительно настрадался с таким сыночком… Мартен прекрасно помнил, что он творил в детстве, на какие дерзости решался сейчас, вообще не задумываясь о последствиях. Да, конечно, иногда надо было вспоминать о чувстве меры, а то ему ее сильно не хватало.
Но не постоянно же жить с оглядкой!
— Я вижу, — продолжил Ирвин, когда Белла наконец-то выскользнула из объятий Мартена, заметно при этом покраснев, — что вы не так уж и против этой свадьбы, молодые люди. Мне можно поздравить Его Величество?
Было заметно, что, хотя Ирвин пришел в довольно хорошем настроении, одного упоминания короля было достаточно, чтобы он скривился от раздражения и с трудом сдерживался, дабы не закатить досадливо глаза. Мартену и самому казалось постыдным то, что Лиар натворил в последние дни. Ну, если ему так хотелось поставить сына на место, почему нельзя было сделать это более конфиденциально? Да и сколько б Мартен ни уговаривал отца отпустить Акрена, сколько б ни объяснял ему, кто это, сколько б ни пытался предложить какую-нибудь выгодную сделку, Лиар упрямо игнорировал своего сына и говорил, что страдания друга — а ведь только ради друга кто-либо станет выдумывать такие глупости! — должны доказать ему, что нельзя творить все, что придет в голову.