Последующие два или три дня при упоминании Сатаны или дьявола она волновалась, и каждый раз при этом у нее случались судороги, что было очень удивительно наблюдать. Также при упоминании мамаши Сэмуэл (которая не была забыта) у нее тряслись плечи и руки, будто раскалываясь на части, выражая сильную неприязнь и какую-то таинственную угрозу. Порой одно лишь имя старухи ввергало ее в припадок, в котором она приговаривала: «Не могли бы вы попридержать язык? Все было вполне хорошо, прежде чем вы упомянули ее». И много другого подобного. При этом она оставалась в том же состоянии полудремы и говорила в целом очень мало, хотя иногда сообщала, что лучше ей не станет, пока она не отправится в Варбойс или хотя бы на милю в ту сторону, где ей сразу полегчает.
Однажды она спросила, спал ли кто-то в доме столь же долго, как она, пояснив, что это для нее была долгая ночь, поскольку продолжалась пять дней, и если бы все спали так же долго, как она (имелись в виду домашние слуги), то «позвольте узнать, – цитирую ее, – как же все работы могли быть выполнены?»
В последний день августа после обеда с ней внезапно случился жестокий припадок. Она очень горестно кричала, что перед ней предстала мамаша Сэмуэл в белом саване с черным ребенком, сидящим у нее на плечах, и приговаривала: «Смотрите, вон она! Смотрите, вон она! Прочь со своим дитятей, мамаша Сэмуэл! Я не буду ничем для твоего дитяти!» Она дрожала всеми сочленениями, странным образом потея и призывая своего дядю господина Пикеринга и других спасти ее от ребенка мамаши Сэмуэл. Произносила и другие прискорбные речи, поскольку никто не мог ей помочь, и это ужасно огорчало всех присутствующих.
После завершения этого припадка ее зубы остались сомкнуты, из-за чего она была лишена речи, возможно потому, что сообщила больше, чем мамаша Сэмуэл ей позволила. Сразу потом она безмолвно сильно скорбела и тяжко рыдала, часто прикладывая руку ко рту и покачивая головой. Всех сильно беспокоила ее неспособность открыть рот, потому что никак нельзя нормально существовать без обычного приема пищи. Лишь частые свидетельства Божьего милосердного провидения и заботы о ребенке победили в нас отчаяние. Ведь и сердце беспощадного тирана (хотя дьявол лишен милосердия) заставит безмерно горевать вид стонущего и плачущего дитя, поднимающего голову, многократно прикладывая руки к устам, жадными знаками выказывая страстные голод и жажду.
К вечеру, когда она должна была отправиться спать, по милости Божьей (чья помощь всегда рядом, когда великая скорбь одолевает надежду) было обнаружено, что ребенок потерял зуб. Это позволило помочь ей всосать немного молока через птичье перышко. Тем же методом ее напоили. В связи с этим она лицом и жестами выразила великую радость. И хотя не могла говорить, но хлопала рукой по груди и животу, поняв, что нашла способ обмануть вражьи козни.
Хотя дети во время своих приступов старались на время укрыться, все же каждый раз, когда по милости Божьей им становилось немного лучше, пусть отчасти, они, если могли говорить, величественно торжествовали в таких выражениях: «Я не покорюсь тебе, злой дух! Делай, что хочешь! Ты ничего мне не можешь сделать! Узри же, Бог сильнее тебя! Ты так хорош, что решил покинуть меня?! Мое сердце ликует – ты не сможешь покорить меня!» И многими другими подобными словами. При произнесении их было видно, что враг сдерживает и мучает детей, напрягая их тела и прерывая ход речи. Но если они не могли говорить, то торжествовали лицом, подавая знаки. И да, так они ликовали по завершению обострений все, от старшей до младшей.
Вернемся же к нашей девочке, которую отнесли в кровать в состоянии припадка. Во время молитв, которыми она безмолвно печаловалась, ее мучило сверх всякой меры. Но она не прекращала чтения, пока не закончила. И следовала такому правилу почти всегда. Но [в этот раз] кажется, ее терзания никогда не были столь велики. Ненадолго она прерывала молитву, а как только враг отступал и затихал, продолжала. И так пока не окончила, чем – несомненно – явила собой славное деяние духа и благодати Божьей.