— А я и не жалуюсь. У нее…
— Слишком длинный нос, — вставила Эск.
Родители уставились на девочку свирепыми взглядами.
— У тебя нет никаких оснований для подобных обвинений, — строго заявила мать.
— Но папа говорил, что она вечно сует свой…
— Эскарина!
— Но он…
— Я сказала…
— Да, но он действительно говорил, что у нее…
Кузнец дотянулся до дочери и шлепнул ее по попе. Шлепок вышел не очень сильным, но кузнец все равно пожалел о содеянном. Мальчишкам доставалось и от его ладони, и — когда они того заслуживали — от его ремня. Однако беда с дочерью заключалась не в обычном непослушании, а в досадной привычке продолжать спор, когда его давно следовало закончить. Это всегда приводило кузнеца в смятение.
Эскарина ударилась в слезы. Кузнец, злой и сконфуженный своим поведением, поднялся из-за стола и, громко топая, удалился в кузницу.
Оттуда донесся громкий треск, за которым последовал глухой удар.
Кузнеца нашли лежащим на полу без сознания. Впоследствии он утверждал, что ударился лбом о притолоку. Правда, роста он был невысокого и раньше без труда проходил в дверь… Во всяком случае, по его мнению, к смазанному пятну, мелькнувшему в самом темном углу кузницы, случившееся не имело никакого отношения.
Каким-то образом эти события наложили отпечаток на весь день, который стал днем битой посуды, днем, когда все мешались друг у друга под ногами и раздражались без причины. Мать Эскарины разбила кувшин, который принадлежал еще ее бабке, а на чердаке заплесневел целый ящик яблок. Горн в кузнице заупрямился и наотрез отказывался разгораться. Джаймс, старший сын, поскользнулся на раскатанном льду на дороге и вывихнул руку. Белая кошка или, возможно, кто-то из ее потомков — кошки вели свою собственную уединенную и сложную жизнь на сеновале рядом с кузницей — ни с того ни с сего залезла в дымоход и наотрез отказалась спускаться вниз. Даже небо, нависающее над деревней, стало похоже на старый матрац, а воздух, несмотря на свежевыпавший снег, казался каким-то спертым.
Истерзанные нервы, скука и дурное настроение заставляли атмосферу гудеть, словно перед грозой.
— Ну ладно! Все. С меня хватит! — выкрикнула мать Эскарины. — Церн, возьми Гальту и Эск, проведайте-ка вы матушку… А где Эск?
Два младших брата, затеявшие под столом лишенную всякого энтузиазма драку, подняли головы.
— Она ушла в сад, — сообщил Гальта. — Снова.
— Ну так приведи ее — и отправляйтесь.
— Но там холодно!
— И снег вот-вот пойдет!
— До дома матушки всего одна миля, и дорога расчищена. Кроме того, кому это так не терпелось выскочить на улицу, когда впервые пошел снег? Марш отсюда, и не возвращайтесь, пока у вас не исправится настроение.
Эскарину нашли сидящей в развилке большой яблони. Мальчики недолюбливали это дерево. Прежде всего, оно настолько заросло омелой, что даже зимой выглядело зеленым. Яблоки, которые оно приносило, были мелкими и за одну ночь из кислятины, от которой сводило живот, превращались в переспевшие, прогнившие, гудящие от ос огрызки. Хотя с виду на яблоню было нетрудно залезть, в самый неподходящий момент на ней, как правило, ломались ветки. Церн клятвенно заверял, что как-то раз одна ветка, после того как он залез на яблоню, нарочно вывернулась у него из-под ног. Но дерево терпело Эск, которая обычно шла посидеть на нем, когда была чем-то раздражена или сыта по горло и когда ей хотелось побыть одной. Мальчики интуитивно чувствовали, что неотъемлемое право каждого брата нежно мучить свою младшую сестричку заканчивается у ствола этой яблони. Так что они кинули в Эск снежком. И промахнулись.
— Мы идем проведать старуху Ветровоск.
— Но тебе не обязательно увязываться за нами.
— Потому что из-за тебя нам придется идти медленнее, да и ты наверняка скоро опять разревешься.
Эск бросила на них серьезный взгляд. Она редко плакала, ей всегда казалось, что слезами многого не добьешься.
— Если вы так не хотите брать меня с собой, тогда я пойду, — заявила она.
Среди братьев и сестер подобные вещи сходят за логику.
— О, мы очень хотим, чтобы ты пошла с нами, — быстро откликнулся Гальта.
— Рада слышать, — сказала Эск, спрыгивая на утоптанный снег.
Они прихватили с собой корзинку, в которой лежали копченые колбаски, вареные яйца и — поскольку их мать была не только щедрой, но и расчетливой — большая банка персикового варенья, которое в семье никто не любил. Но каждый год, когда созревали маленькие дикие персики, мама упорно варила его вновь.