Дом с синим лебедем на крыше Курт покинул, не испытав даже разочарования — весь этот разговор вообще был проведен более pro forma, нежели с чаянием и в самом деле выяснить нечто полезное; на беседу с хозяином трактира также больших надежд не возлагалось, хотя ad imperatum[32] и она тоже должна была состояться. Собственно говоря, вопрос о том, не уделял ли убитой кто-либо повышенного внимания в тот вечер, задавался все так же ради очистки совести; кем бы ни был на самом деле Александер фон Вегерхоф, что бы тот ни задумал, а его заключения, тем не менее, казались логичными, и следовательно, сложно допустить, что стриг-новичок, мучимый жаждой крови и потерявший голову настолько, что набросился на человека поблизости от многолюдного места, станет подбираться к жертве заранее, соблазняя и выманивая…
В гостиницу Курт возвратился ближе к вечеру, одолеваемый усталостью, голодом и унынием. С какого конца браться за это расследование, было совершенно неясно, свидетель был бесполезен, жертва безлична, познания следователя в предмете — крайне скудны, и единственным источником информации являлся субъект, полагаться на которого было полным сумасшествием и одно только существование коего в этом мире было совершенно непозволительно.
Заснул он довольно рано и проспал до позднего утра — как бы ни терзали разум всевозможные гипотезы и догадки, утомленный этим долгим днем и не оставившей его до конца болезнью организм все же взял свое. Проснувшись, Курт поднялся с постели не сразу, еще долго глядя в потолок и хмурясь собственным мыслям.
Мысли были унылые. Сегодняшняя встреча с фон Вегерхофом могла означать лишь две вещи: либо в полдень он узнает доподлинно и достоверно, что стриг не лгал, говоря о своей службе в Конгрегации, либо спустя малое время после полудня следователя первого ранга Курта Гессе попросту не останется по эту сторону бытия. Вообразить себе то, что могло бы его убедить бессомненно, Курт не мог, а потому к столу перед письменным прибором сел в настроении мрачном и фаталистичном. Обер-инквизитор Кельна, под чьим началом ему привелось отслужить почти год, сейчас наверняка заподозрил бы, что конец этого мира близок либо уже свершился, ибо, по его мнению, ничто иное не было способно заставить его подчиненного сесть за написание отчета по делу по доброй воле.
Отчет, более походящий на завещание, отнял без малого два часа — боясь упустить какую-нибудь значимую деталь, он перечитывал каждые пять строчек, припоминая любую мелочь, каждое слово и каждый косой взгляд, брошенный в его сторону Александером фон Вегерхофом. Готовое сочинение Курт запечатал по всем правилам, тщательно и скрупулезно, и, разыскав хозяина гостиницы, вручил ему с просьбой в случае его исчезновения немедленно отослать в Кельнское отделение Конгрегации — кому, кроме своего покинутого начальства, в подобной ситуации можно доверять еще, он более не смог придумать.
Хозяин гостиницы в ответ на его просьбу покривил губы, словно услышал нечто непристойное, и на запечатанный свиток в своей руке взглянул, точно на дохлую крысу.
— Простите, — проговорил тот с надменной неохотой, попытавшись отдать письмо обратно. — Я не желал бы показаться невежливым, однако хочу заметить, что подобные действия не входят в число моих обязанностей как держателя постоялого двора. Я не знаю, где вам доводилось служить до сего дня, и вы, наверное, превратно себе представляете, каково положение вещей в порядочных заведениях.
— Не понял, — проронил Курт сухо; тот распрямился, еще настойчивее вытянув руку с письмом:
— В нашем городе, видите ли, не принято втягивать в сомнительные деяния добропорядочных горожан, и…