— С вами всё будет в порядке, мисс Персис. А мисс Лидия, сестра капитана, поделилась с вами своей одеждой. Пойду принесу её. А то ваше платье совсем испорчено. Но сначала… — Молли вышла и вернулась с подносом, на котором стояла чашка, накрытая блюдцем, и рядом лежала серебряная ложка.
— У них здесь очень хорошая кухарка, — провозгласила служанка. В голосе её прозвучало глубокое удовлетворение, потому что Молли и кухарка дяди Огастина были старыми врагами; причём Персис подозревала, что вражда доставляет им обеим немало удовольствия. — Настоящий бульон. Выпейте, мисс Персис, и вам станет гораздо лучше. Вы выглядите уставшей.
Персис отвела глаза от зеркала. «Уставшая» — самое мягкое выражение для описания её внешности.
— Я ужасно выгляжу, — согласилась она, беря ложку. Бульон пах замечательно, и впервые за много дней девушка ощутила настоящий голод.
— Там мой чемодан, — показала она на окно. — Можешь принести его? Я бы предпочла носить свою одежду.
Эти платья её очень волновали. Дядя Огастин так неожиданно решил отправиться на Багамские острова, где всегда тепло, и тяжёлый шёлк и шерсть, какие носят в Нью-Йорке, там не поносишь. Осенью же, как оказалось, весьма трудно добыть муслин и лёгкий шёлк. Содержимое этого чемодана стоило больших усилий и затрат времени. К тому же приходилось осторожно подходить к ценам, потому что после катастрофического пожара пять лет назад, когда половина города погибла в огне, дела дяди Огастина пришли в упадок.
— Там все вещи нуждаются в стирке и починке, — объявила Молли. — Пока вы их носить не сможете, — она оценивающе взглянула на свою госпожу. — Мисс Лидия полнее в талии, несмотря на все кружева, но совсем немного…
Персис вздохнула: сейчас предстоит выслушать обычные сетования Молли на ее худобу.
— Я знаю, что худа, как рельс. Но я всегда такая, Молли, сколько бы ни ела. Ну, хорошо. Ясно, что мне придётся что-то надевать, и так как мисс Леверетт настолько добра, я с благодарностью приму её предложение.
На самом-то деле она не была благодарна. Ей не хотелось носить чужую одежду. Казалось бы, ничтожная неприятность: ведь нужно быть благодарной за спасение. Но в одном она была уверена: чтобы снова отправиться в морс (если «Стрелу» залатают, и они смогут продолжить путь), потребуется всё её мужество.
Однако два часа спустя она уже примирилась с собой и со веем миром. Стройная чёрная девушка принесла вёдра с горячей водой, и Молли отмыла волосы Персис от соли, просушила их и расчесала. Персис надела муслиновое платье, гораздо более роскошное и дорогое, чем одежда из её собственного чемодана. В сущности, она теперь была одета для официального чаепития.
Модные рукава платья лимонного цвета (который хорошо подходил к ее каштановым волосам и желтовато-бледной коже) плотно облегали руки от плеча до локтя, а потом расширялись облаком кружев. Широкий воротник тоже был обшит тонкими, как паутина, кружевами. А на вырезе воротника красовался бант. К платью прилагался передник из кисеи с отделанными рюшами краями.
Молли искусно зачесала Персис волосы, старательно уложила локоны, хотя в этом влажном климате они скорее напоминали развевающиеся космы, чем правильные кольца. И всё же Персис взглянула в зеркало не более уверенно, чем раньше. Все эти кружева ей не шли.
Слишком уж у нее худое лицо и слишком острый нос с горбинкой. Она выглядела как школьная учительница.
— Как дядя Огастин? — ее снова потревожило сознание долга.
— Он ещё спит, мисс Персис. Шубал сидит рядом с ним, если ему что-то понадобится. Но вы можете на него взглянуть.
Молли открыла дверь комнаты и указала на другую дверь, напротив.
— Мисс Лидия и миссис Прайор внизу, на веранде. Спуститесь по лестнице, а потом прямо…
Персис кивнула и тихо постучала в дверь дяди. Выглянул Шубал. Его седые бакенбарды топорщились вокруг худого лица. Он пропустил девушку, но предупреждающе прижал палец к губам.
Здесь тоже стояла большая кровать под балдахином из сетки. На фоне подушек, поддерживающих голову и плечи (после болезни дяде приходилось спать почти вертикально), лицо старика казалось совсем бледным. Редкие волосы торчали хохолком, как у птиц, которых иногда привозят моряки. Рот был открыт и расслаблен. Дышал дядя поверхностно и часто. Глаза его были закрыты.
А ведь именно эти глаза делали дядю Огастина таким живым. Вопросительное выражение ярких голубых глаз — первое, что отметила Персис, когда дядя привез её к себе, завершив многолетние скитания по чужим странам. Почему-то она никогда не считала его стариком, хотя он являлся старшим членом семьи, а её отец был намного моложе брата. Девушка смотрела на это худое усталое лицо, на закрытые глаза, и внезапно её охватил страх. Она не могла представить себе будущего, в котором нет дяди Огастина, его суховатого юмора, его острого разума, всегда полного любопытства. Впрочем, он всегда держался довольно отчужденно, и ее привязанность к нему в основном была вызвана благодарностью и чувством долга, но не любовью.