Осенью двор вернулся в Санкт-Петербург. К зиме же императрица пожелала ехать в Москву. Камер-фрау Крузе решила, что Екатерине Алексеевне необходимо прибавить белья для сей поездки. Она полагала, оное занятие будет интересно Великой княгине. Распорядившись кроить белье в ее комнате, она намеревалась вместе с ней выяснить, колико может выйти рубашек из куска полотна. За раскроем ткани застала их гофмейстерина и, судя по всему, оное ей не понравилось. Чоглокова, пребывавшая в самом дурном расположении духа с тех пор, как открылась измена мужа, рвала и метала, все ее раздражало, все было ей не по душе. Неизвестно, что она поведала императрице, токмо на следующий же день государыня Елизавета Петровна сообщила Великой княгине об увольнении камер-фрау Крузе и назначении на ее место некой Владиславовой Прасковьи Никитичны. Екатерина поинтересовалась у своего камердинера Тимофея Евреинова о новой камер-фрау. Он отозвался о ней вполне положительно, но советовал ей не очень-то доверяться.
Владиславова оказалась женщиной высокого роста, с умным приятным лицом и хорошими манерами.
В начале зимы при императорском дворе неожиданно объявилась принцесса Курляндская. Великий князь Петр Федорович рассказал жене, что та – дочь знаменитого фаворита покойной императрицы Анны Иоанновны, опального герцога Эрнста Бирона. Через некоторое время Екатерина заметила какую-то особливую привязанность своего супруга к горбатенькой принцессе. Она решила узнать подробнее о семействе Биронов у своей всезнающей камер-фрау Владиславововой.
– А что, Никитична, помнишь барона Бирона? – вопрошала Екатерина Алексеевна.
– Как такого не помнить? – ответствовала Никитична. – Мне было лет семь-восемь, и все плевались в сторону его имени.
– Говорят, он был влюблен в нашу государыню Елизавету…
– Так и было. Недаром же она его пожалела, вызволив из Сибири, куда отправила его Анна Леопольдовна. Сослали-то его не куда-нибудь, а в Березово. Туда еще раньше сам Светлейший князь Меньшиков с семьей был сослан. Теперь же Бирон живет рядом со столицей.
– В самом деле? Я проведала, что дочь Бирона на днях прибыла из Ярославля, где теперь живет их семья. Она сбежала от них.
– Сбежала? – Владиславова удивленно расширила глаза. – Что, так плохо ей жилось?
– Сказывает, мол, ее отец и мать и два брата не очень ее любили и постоянно дурно с ней обращались.
– Видела ее намедни. Удивилась, что такая маленькая – видать, из-за того, что горбатенькая.
– Да… Но, надобно сказать, глаза у нее очень красивые, – отметила Екатерина.
– Уж не красивше ваших, – сказала, выразительно взглянув на нее, Никитична. – Как она сумела сюда добраться? Одна?
– Привезла ее жена ярославского воеводы, которая представила ее Шуваловой Марии Егоровне.
– А та уж, надобно полагать, сообщила о ней самой государыне Елизавете Петровне.
Екатерина сделала насмешливую гримасу.
– И бегство принцессы Курляндской из родительского дома та объяснила преследованиями, которые она терпела от родителей за то, что выразила желание перейти в православие.
– Вот как! Да, она же не православная, я и забыла…
– Представь себе, сказывают, будто императрица сама хочет стать ее крестной матерью.
Владиславова перестала складывать вещи Екатерины. Широко распахнув глаза, она с интересом посмотрела на свою хозяйку.
– Вот так чудеса! Сама императрица, надо же! Как так она смогла завоевать сердце государыни?
– Не знаю. Но, кажется, намедни, пятого декабря государыня сделала ее своей фрейлиной, она уже получила шифр. Да и Великий князь, я замечаю, подпадает под ее влияние.
Владиславова, принявшаяся было снова за дело, паки остановилась.
– Так-так-так, – сказала она задумчиво. – Ну, неудивительно: чем безобразнее предмет, тем ему он более притягателен. Все здесь, матушка, заметили, что Великий князь Петр Федорович предпочитает некрасивых девиц.