Что касается государства, то проводившаяся в его рамках демократизация избирательной системы способствовала укреплению внутриклассового единства, которое так не нравилось правителям. Борьба за расширение гражданских прав неизбежно принимала классовый характер, если в ней участвовали рабочие, поскольку главным вопросом в этой области (по крайней мере, для мужчин) было обеспечение права голоса неимущих граждан. Имущественный ценз, даже не очень строгий, лишал права голоса значительную часть рабочих. Поэтому там, где еще не было обеспечено всеобщее избирательное право (хотя бы теоретически), во главе борьбы неизбежно становились новые социалистические движения, организуя гигантские политические всеобщие забастовки в его защиту (или просто угрожая их возможностью); так было в Бельгии в 1893 г. и еще дважды после того; в Швеции в 1902 г.; в Финляндии в 1903 г., где эти забастовки укрепляли и пропагандировали возможности социалистов по мобилизации новых масс своих сторонников. Введение или расширение избирательного права, осуществленное даже в виде явно антидемократических законов (как было, например, в России в 1905 году, где рабочие-избиратели были выделены в специальную «рабочую курию», для которой было урезано число кандидатов в депутаты), — все же способствовало усилению национального классового сознания. При этом борьба за избирательные права, которой были увлечены социалистические партии (к ужасу анархистов, видевших в ней лишь приманку, отвлекавшую массы от революции), могла также способствовать наделению рабочего класса национальным самосознанием, хотя он оставался разделенным по другим признакам.
Более того, государство способствовало унификации рабочего класса, поскольку любая социальная группа, преследуя свои политические цели, должна была оказывать давление на одно и то же национальное правительство, действуя согласно (или вопреки) духу и букве одних и тех же национальных законов. Ни один класс не испытывал такой постоянной неотложной нужды в проведении государством экономических и социальных мер в его пользу, дополнявших скромные результаты его собственных коллективных действий; и чем многочисленнее становился национальный пролетариат, тем более чувствительными к его требованиям оказывались политические деятели, стремившиеся не упустить связей с такой крупной массой избирателей (хотя и вызывавшей немалые опасения).
В Британии в 1880-е годы произошел раскол между старыми тред-юнионами, образовавшимися в середине викторианской эпохи, и новыми лейбористскими движениями, требовавшими, чтобы восьмичасовой рабочий день был установлен национальным законодательством, а не путем заключения коллективных договоров. То есть на повестку дня встал вопрос о принятии закона, одинаково применимого ко всем рабочим; общенационального по своему характеру (и даже международного, как требовал того Второй интернационал, понимавший важность проблемы). Социалисты призывали также к введению ежегодного «праздника 1 мая» (провозглашенного впервые в 1890 г.)[41], который должен был стать днем международной солидарности трудящихся. Их агитация имела такой успех, что русские рабочие, получившие в 1917 году возможность свободно отмечать этот день, даже изменили старый календарь своей страны, чтобы выходить на демонстрации в один и тот же день с рабочими всего мира[42]{119}.
41
«к введению «праздника 1 мая» (провозглашенного впервые в 1890 г.)». — Первый конгресс II Интернационала, состоявшийся в 1889 г., принял резолюцию, обязав рабочие организации всех стран 1 мая 1890 г. одновременно устроить выступления пролетариата с требованиями 8-часового рабочего дня и выполнения решений конгресса об улучшении положения рабочих.
42
До 1917 года в России действовал Юлианский календарь, отстававший на 13 дней от Григорианского, принятого в Европе; отсюда произошла и путаница с названием русской революции, которая именуется Октябрьской, но празднуется 7 ноября.