Феодор Алексеев, отправленный в Венецию на должность декоратора, вернулся и стал одним из выдающихся русских пейзажистов. В 1800 году он сделал серию картин и рисунков Москвы, по которым мы можем судить об облике города до того, как патриотические поджоги Ростопчина сожгли треть его под носом у Наполеона.
Сильвестр Щедрин, сын вышеупомянутого скульптора, любил природу больше, чем женщин, как вдохновение для своей кисти. Отправленный в 1818 году в Италию для изучения искусства, он влюбился в солнце, бухты, берега и леса Неаполя и Сорренто и прислал оттуда пейзажи, от которых в Петербурге, должно быть, стало вдвойне холодно.
Орест Адамович Кипренский (1782–1836) наиболее близко подошел к величию среди русских живописцев своего времени. Незаконнорожденный сын крепостной женщины, он был усыновлен ее мужем, получил свободу и, благодаря случайности, поступил в Академию художеств. Один из его первых и лучших портретов — портрет приемного отца, написанный в 1804 году, когда художнику было всего двадцать два года; кажется невероятным, что столь юный человек должен был достичь и понимания, и мастерства, чтобы увидеть и передать в одном портрете силу тела и характера, которая сделала Суворова и Кутузова, и которая вела победоносных русских из Москвы в Париж в 1812–13 годах. Совершенно иным является портрет Кипренского (1827) поэта Пушкина — красивого, чувствительного, сомневающегося, с десятком шедевров в голове. Опять же уникально изображение в полный рост (1809) кавалерийского офицера Евграфа Давыдова — великолепный мундир, гордый вид, одна рука на шпаге, как у верховного судьи. А в 1813 году, в совершенно ином мире, портрет молодого Александра Павловича Бакунина — неизвестного родственника Михаила Александровича Бакунина, который через поколение изводил Карла Маркса различными абсолютами и основал нигилистическое движение в России. Сам Кипренский был в некотором роде бунтарем, сочувствовал восстанию декабристов в 1825 году, был отмечен как социальный бунтарь и искал убежища во Флоренции, где галерея Уффици попросила его написать автопортрет. Он умер в Италии в 1836 году, оставив последующим поколениям россиян признание его как величайшего русского художника своего времени.
VII. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
При Екатерине Великой русская литература и расцвела, и пришла в упадок. Редко какая правительница с таким энтузиазмом отдавалась чужой культуре и так заметно завоевывала ее живых лидеров, как при Екатерине II, когда она влюбилась в Просвещение и ловко призвала Вольтера, Дидро и Фридриха Мельхиора фон Гримма в качестве красноречивых защитников России во Франции и Германии. Но наступила революция, все троны дрогнули, и боги Просвещения были отброшены как крестные отцы гильотины. При русском дворе по-прежнему говорили на французском языке XVIII века, но русские писатели провозглашали красоту русского языка, а некоторые, по словам госпожи де Сталь, «применяли эпитеты глухой и немой к людям, не знающим русского языка».35 Возникла могучая ссора, ставшая национальной дуэлью, между поклонниками иностранных образцов в литературе и жизни и защитниками отечественных нравов, манер, предметов, речи и стиля. Этот «славянофильский» дух был понятным и необходимым самоутверждением национального ума и характера; он открыл дорогу потоку русского литературного гения в XIX веке. Значительный импульс ему дали войны Александра и Наполеона.
Сам Александр символизировал этот конфликт через свой дух и историю. Он был очень чувствителен к красоте в природе и искусстве, в женщине и в самом себе. Он признавал в искусстве двойное чудо — длительность, придаваемую преходящей красоте или характеру, и озаряющее значение, извлекаемое из беспорядочной реальности. Влияние Ла Арпа и франкофильского двора сделало внука немецкой Екатерины джентльменом, соперничающим с любым галлом по манерам и образованию. Он, естественно, поддерживал усилия Карамзина и других, направленные на внедрение французских граций и тонкостей в русскую речь и уклад. Его дружба с Наполеоном (1807–10) поддерживала эту западную склонность; конфликт с Наполеоном (1811–15) затронул его русские корни и обратил его к сочувствию Александру Шишкову и славянофилам. В каждом из этих настроений царь поощрял авторов пенсиями, синекурами, наградами или подарками. Он заказывал государственное издание важных трудов по литературе, науке или истории. Он субсидировал переводы Адама Смита, Бентама, Беккариа и Монтескье. Узнав, что Карамзин хочет написать историю России, но боится, что при этом умрет с голоду, Александр выдал ему пособие в две тысячи рублей и приказал казначейству финансировать издание его томов.36