Тем не менее, он был встревожен до глубины души. Он сказал Коленкуру: «Я могу удержать свою власть над Европой только из Тюильри».64 Мюрат, Эжен и Даву согласились с ним. Он передал свои полномочия по управлению марширующей армией королю Мюрату и велел ему ожидать провиант и подкрепления в Вильно. Поздно вечером 5 декабря он выехал из Сморгони в Париж.
Сократившись до 35 000 человек, караван на следующий день отправился в Вильно, расположенный в сорока шести милях от города. Температура упала до тридцати градусов ниже нуля по Фаренгейту, а ветер, по словам одного из выживших, пронизывал до костей и плоти.65 Прибыв в Вильно (8 декабря), голодные солдаты в первобытном хаосе набросились на ожидавшие их припасы, и в неразберихе много еды было потеряно. Они возобновили свой марш и 13 декабря у Ковно перешли, в количестве 30 000 человек, тот же Неман, который в июне перешли 400 000 человек, там и у Тильзита. В Позене Мюрат, беспокоясь за свой трон, передал командование Эжену (16 января 1813 года) и поспешил через всю Европу в Неаполь. Эжен, тридцатилетний, молодой, но опытный, взял на себя командование остатком и терпеливо вел его день за днем к берегам Эльбы, где ожидал приказа своего приемного отца.
Наполеон выехал из Сморгони в первой из трех карет, каждая из которых была установлена на санях и запряжена двумя лошадьми. В одной из карет ехали друзья и адъютанты императора, в другой — эскорт польских улан. Наполеон ехал с Кауленкуром, который организовал эстафету лошадей, и с генералом Вонсовичем, который выступал в роли переводчика. Ему Наполеон вручил два пистолета, сказав: «В случае реальной опасности скорее убейте меня, чем позвольте меня схватить».66 Опасаясь захвата или убийства, он замаскировался, поменявшись костюмами с Кауленкуром. «Проезжая через Польшу, — вспоминал Коленкур, — я всегда был знатным путешественником, а император — просто моим секретарем».67
Поездка в Париж была непрерывной, днем и ночью. Самая долгая остановка была в Варшаве, где Наполеон удивил французского представителя, аббата де Прадта, ставшим уже пословицей замечанием: «От возвышенного до смешного всего один шаг».68 Он хотел нанести еще один визит графине Валевской, но Кауленкур отговорил его,69 возможно, напомнив ему, что его тесть тоже был императором. По дороге из Варшавы в Дрезден, пишет Коленкур, Наполеон «постоянно хвалил императрицу Марию Луизу, рассказывая о своей домашней жизни с чувством и простотой, которые приятно было слышать».
В Дрездене Наполеон и Кауленкур освободили свои сани и польский эскорт и пересели в закрытую карету французского посла. Они достигли Парижа поздно вечером 18 декабря, после тринадцати дней почти непрерывного путешествия. Наполеон отправился прямо в Тюильри, дал знать о себе дворцовой страже и послал сообщение о себе своей жене; незадолго до полуночи он «бросился в спальню императрицы и сжал ее в объятиях».70 Он отправил гонца к Жозефине, заверив ее, что ее сын в безопасности, и согрел свое сердце видом кудрявого младенца, которого он назвал королем Рима.
ГЛАВА XXXVI. На Эльбу 1813–14
I. В БЕРЛИН
Вся Европа, казалось, вернулась к своим разделениям XVIII века, когда Наполеон мчался через снега и города, чтобы укрепить свой пошатнувшийся трон; каждая старая граница становилась трещиной в необоснованном здании чужой власти. Миланцы, оплакивая сыновей, призванных служить Наполеону в России и не вернувшихся, готовились сместить любезного Эжена, отсутствующего вице-короля отсутствующего короля; римляне, любящие терпеливого Папу, все еще томившегося в плену Фонтенбло, молились о его возвращении на апостольский престол; неаполитанские принцы и население следили за моментом, когда честолюбивый Мюрат, поскользнувшись на своем самолюбии, падет перед помазанным и легитимным Бурбоном. Австрия, расчлененная войной и униженная суровым миром, с тревогой ждала, когда Меттерних с помощью дипломатических ухищрений освободит ее от вынужденного союза с традиционным врагом. Конфедеративные государства вдоль Рейна мечтали о процветании, за которое не пришлось бы расплачиваться сдачей своих сыновей чужому и неуправляемому гению. Пруссия, лишенная половины своей территории и ресурсов своим древним врагом, ставшим теперь ее нежеланным союзником, видела, как ее разоритель был посрамлен колоссальным бедствием: наконец-то представилась возможность, о которой долго молились; теперь она вспомнила призыв Фихте и услышала призыв изгнанного Штейна, чтобы выгнать французские войска, которые патрулировали их, французских сборщиков репараций, которые пускали им кровь, и встать свободной и сильной, как при Фридрихе, и стать бастионом немецкой свободы.