Она переехала жить в шведское посольство на Рю дю Бак, где вскоре открыла свой собственный салон; кроме того, поскольку ее мать была больна, она взяла на себя руководство салоном в апартаментах над банком своего отца. Неккер был уволен из министерства финансов в 1781 году, но в 1788 году его вернули на пост, чтобы помочь отвести угрозу революции. Теперь, несмотря на свои миллионы, он был идеалом Парижа, и у Жермены, страстно поддерживавшей его языком и пером, был повод для гордости. Политика, наряду с неразборчивой любовью, стала ее мясом и питьем.
По совету Неккера Людовик созвал Генеральные штаты; несмотря на сопротивление Неккера, он приказал трем сословиям заседать отдельно, сохраняя сословные различия; 12 июля 1789 года он во второй раз уволил Неккера и приказал ему немедленно покинуть Францию. Он и мадам Неккер уехали в Брюссель; Жермена, вне себя от гнева, последовала за ними; Стаэль, забыв о своих официальных обязанностях, сопровождал ее и ее состояние. 14 июля парижское население взяло штурмом Бастилию и угрожало монархии. Испуганный король послал курьера, чтобы тот догнал Неккера и вызвал его обратно в Париж и в кабинет; Неккер приехал; народ приветствовал его. Жермена бросилась в Париж, и впоследствии, вплоть до сентябрьской резни, каждый день ощущала на себе горячие ветры революции.
Связывая свою раннюю жизнь с отцом, а политику — с доходами, она поддерживала Генеральные штаты, но выступала за двухпалатный законодательный орган в рамках конституционной монархии, обеспечивающей представительное правление, гражданские свободы и защиту собственности. По мере развития революции она использовала все свое влияние, чтобы умерить позиции якобинцев и поддержать жирондистов.
Однако в своей моральной философии она превзошла якобинцев. Почти все мужчины, с которыми она встречалась, считали разумным, что в их браках, которые были союзами имущества, а не сердец, должна быть любовница или две, чтобы придать им возбуждение и романтику; но они считали, что подобные привилегии не могут распространяться на жену, поскольку ее неверность приведет к разрушительной неопределенности в наследовании имущества. Жермена не воспринимала этот аргумент, поскольку в ее случае — единственный ребенок — имущество, о котором шла речь и которое ожидалось в будущем, было почти полностью ее собственным. Она пришла к выводу, что должна чувствовать себя свободной в поисках романтики, даже в выборе других постелей.
Вскоре она потеряла уважение к своему мужу, который был слишком послушным, чтобы быть интересным, и слишком некомпетентным, чтобы быть платежеспособным. Она не возражала против того, чтобы он взял мадемуазель Клерон в любовницы, но он тратил свой официальный доход на семидесятилетнюю актрису, пренебрегал своими обязанностями посла, играл и проигрывал, постоянно накапливал долги, которые неохотно выплачивали его жена и свекор. Так она пробивалась через череду любовников, ибо, как она скажет в «Дельфине», «между Богом и любовью я не признаю никакого посредника, кроме моей совести»; а совестью можно было управлять. Одним из первых ее соратников был Талейран, бывший епископ Осенний, который согласился с ней в вопросе гибкости клятв. За ним последовал граф Жак-Антуан де Гибер, в последнее время бывший идеологом Жюли де Леспинасс; однако он умер в 1790 году в возрасте сорока семи лет. За год до этого Жермена прониклась более глубокой и прочной привязанностью к Луи де Нарбонн-Лара. Он был сыном незаконного союза и в свои тридцать три года являлся отцом нескольких бастардов; но он был необычайно красив и обладал той легкостью и изяществом манер, которым редко может научиться невоспитанная молодежь. По социальной наследственности он был за аристократию против «выскочки» буржуазии, но Жермена убедила его в своей идее конституционной монархии, в которой собственники разделяли бы власть с дворянством и королем. Если верить ей, Нарбонн «изменил свою судьбу ради меня. Он порвал свои привязанности и посвятил мне свою жизнь. Одним словом, он убедил меня, что… считал бы себя счастливым, обладая моим сердцем, но что если он потеряет его безвозвратно, то не сможет выжить».63
4 сентября 1790 года Неккер, либеральная политика которого была сорвана дворянами, окружавшими короля, подал в отставку и вместе с женой удалился на время в свое шато в Коппете. Жермена присоединилась к ним в октябре, но вскоре устала от швейцарского покоя и поспешила вернуться к тому, что она называла, по сравнению с ним, восхитительной «сточной канавой улицы дю Бак».64 Там ее салон гудел голосами Лафайета, Кондорсе, Бриссо, Барнава, Талейрана, Нарбонна и ее собственными. Она не довольствовалась тем, что задавала темп блестящей беседе; она жаждала играть роль в политике. Она мечтала привести Францию от католицизма к протестантизму, но надеялась через свое гнездо знатных особ довести революцию до мирного конца в конституционной монархии. С помощью Лафайета и Барнава она добилась назначения Нарбонна военным министром (6 декабря 1791 года). Мария-Антуанетта неохотно поддержала это назначение. «Какая слава для госпожи де Сталь, — комментировала она, — какая радость для нее получить в свое распоряжение всю армию! «65