Первоначальный ответ Августина заключался в том, что Рим был наказан не за новую религию, а за продолжающиеся грехи. Он описал непристойность языческой сцены и процитировал Саллюстия и Цицерона о коррупции римской политики. Когда-то Рим был нацией стоиков, укрепленной Катосом и Сципионом; она почти создала закон и дала порядок и мир половине мира; в те героические дни Бог осенил ее своим ликом. Но семена морального разложения лежали в самой религии Древнего Рима, в богах, которые поощряли, а не сдерживали сексуальную природу человека: "бог Вергиний, чтобы ослабить пояс девственницы, Субигус, чтобы положить ее под мужчину, Према, чтобы прижать ее к себе... Приапус, на чей огромный и звериный член новобрачная по религиозному приказу должна была встать и сесть!"89 Рим был наказан за то, что поклонялся таким божествам, а не за то, что пренебрегал ими. Варвары пощадили христианские церкви и тех, кто бежал в них, но не проявили милосердия к остаткам языческих святынь; как же тогда захватчики могли быть агентами языческой мести?
Вторым ответом Августина стала философия истории - попытка объяснить события записанного времени на основе единого универсального принципа. От платоновской концепции идеального государства, существующего "где-то на небесах", от мысли святого Павла о сообществе святых, живых и мертвых,90 от доктрины донатиста Тикония о двух обществах - Божьем и сатанинском,91 Основную идею своей книги Августин воспринял как рассказ о двух городах: земном городе мирских людей, преданных земным делам и радостям, и божественном городе прошлых, настоящих и будущих поклонников единого истинного Бога. Марк Аврелий привел благородную фразу: "Поэт мог сказать об Афинах: "Ты прекрасный город Кекропса; а разве ты не скажешь о мире: "Ты прекрасный город Бога?"".92-но Аврелий подразумевал под этим всю упорядоченную вселенную. Civitas Dei, говорит Августин, была основана сотворением ангелов; civitas terrena - восстанием сатаны. "Человечество делится на два рода: тех, кто живет по человечески, и тех, кто живет по Божьи. Этих людей мы мистически называем "двумя городами" или обществами, одним из которых предопределено вечно царствовать с Богом, а другие осуждены на вечные муки с дьяволом".93 Настоящий город или империя не обязательно во всех отношениях должны быть ограничены пределами земного города; они могут делать добрые дела - мудро законодательствовать, справедливо судить, помогать Церкви; и эти добрые дела происходят, так сказать, внутри Города Божьего. Этот духовный город, опять же, не тождественен Католической Церкви; у Церкви тоже могут быть земные интересы, а ее члены могут впадать в самопожертвование и грех, ускользая из одного города в другой. Только на Страшном суде эти два города будут разделены и различаться.94
Символически распространяя свое членство как на небесные, так и на земные души, как на дохристианских, так и на христианских праведников, Церковь может быть - и Августин иногда отождествляет ее с Градом Божьим.95 Позднее Церковь примет это отождествление как идеологическое оружие политики и логически выведет из философии Августина доктрину теократического государства, в котором светская власть, происходящая от людей, будет подчинена духовной власти, принадлежащей Церкви и исходящей от Бога. С этой книгой язычество как философия перестало существовать, и началось христианство как философия. Это была первая окончательная формулировка средневекового разума.
4. Патриарх
Когда пришли вандалы, старый лев веры все еще был на своем посту. До конца он оставался на богословской арене, разгоняя новые ереси, противодействуя критикам, отвечая на возражения, разрешая трудности. Он серьезно рассуждал о том, сохранит ли женщина свой пол в следующем мире; возродятся ли уродливые и изуродованные, худые и толстые в прежнем виде; и как будут восстановлены те, кого съели другие во время голода.96 Но возраст настиг его с печальными последствиями. На вопрос о здоровье он ответил: "Духом я здоров... телом же я прикован к постели. Я не могу ни ходить, ни стоять, ни сидеть из-за раздувшихся кип. ... Но все же, поскольку таково благоволение Господа, что мне сказать, кроме того, что я здоров?"97