Если бы я думал, что больше не увижу вас, я бы сказал здесь то, чего не мог бы сказать вашей особе. Ибо я не хотел бы, чтобы вы умерли, обманувшись во мне, то есть отправились в Константинополь, не зная, что я, в некоторой степени экстравагантный, а также в высшей степени разумный, мадам…
и затем подписал его с обычным для таких случаев выражением смиренного и покорного рабства. 124
1 августа Уортли, Мэри, их трехлетний сын и большая свита переправились в Голландию. Через Кельн они добрались до Регенсбурга, где сели в лодку, которую двенадцать гребцов пронесли мимо горных вершин. В Вене она нашла письмо от Папы, в котором он предлагал ей свое сердце и заверял, что
Не то чтобы я считал всех обнаженных столь прекрасным зрелищем, как вы и еще несколько человек. Вы легко можете себе представить, как мне хочется переписываться с человеком, который давным-давно научил меня, что с первого взгляда так же невозможно уважать, как и любить; и который с тех пор испортил мне все разговоры одного пола и почти всю дружбу другого. Книги утратили на меня свое влияние, и я убедился, увидев вас, что есть нечто более могущественное, чем философия, и, услышав вас, что есть один живой человек, более мудрый, чем все мудрецы». 125
Но он добавил, что надеется, что она будет счастлива со своим мужем. Она ответила:
Возможно, вы будете смеяться надо мной за то, что я очень серьезно поблагодарил вас за всю ту заботу, которую вы проявляете обо мне. Конечно, я могу, если захочу, принять все, что вы мне говорите, за остроумие и издевку, и, возможно, это будет правильно. Но я никогда в жизни не был так расположен верить вам всерьез. 126
3 февраля 1717 года Поуп прислал еще одно признание в глубокой привязанности, протестуя против того, чтобы его считали «только ее другом». Эти письма Мэри держала при себе, радуясь тому, что взбудоражила руины величайшего из ныне живущих поэтов.
В мае партия добралась до Константинополя. Там Мария решительно взялась за изучение турецкого языка; она достигла понимания и восхищения турецкой поэзией; она приняла турецкую одежду, посетила дам гарема и нашла их более цивилизованными, чем любовницы Георга I. Она наблюдала за регулярной и успешной практикой прививок в Турции в качестве профилактики оспы; в Константинополе английский хирург доктор Мейтланд сделал прививку ее сыну. Ее письма из этого города не менее увлекательны, чем письма мадам де Севинье, Горация Уолпола или Мельхиора Гримма. Она не ждала, пока ей скажут, что это литература; она писала с этим стремлением и говорила своим друзьям: «Последнее удовольствие, которое выпало на мою долю, — это письма госпожи де Севинье; они очень красивы, но я без малейшего тщеславия утверждаю, что и мои будут столь же занимательны через сорок лет. Поэтому я советую вам не использовать их в качестве макулатуры». 127
Ее переписка с Поупом продолжалась. Он умолял ее отнестись к его протестам серьезно, но его тон был обескураживающей смесью игривости и любви. В своем неистовом воображении он представлял Турцию как «страну ревности, где несчастные женщины общаются только с евнухами и где им приносят разрезанные огурцы». А потом, с грустью подумав о своей нескладности, добавил: «Я и сам способен последовать за любимой не только в Константинополь, но и в те края Индии, где, говорят нам, женщинам больше всего нравятся самые уродливые парни… и на уродства смотрят как на знаки божественной благосклонности». Он станет магометанином, если она захочет, и будет сопровождать ее в Мекку; если его достаточно ободрят, он встретится с ней в Ломбардии, «месте тех знаменитых похождений сказочной принцессы и ее карлика». 128 Узнав, что она возвращается домой, он дошел до подобия экстаза: «Я пишу, словно пьяный; удовольствие, которое я испытываю при мысли о вашем возвращении, выводит меня за рамки здравого смысла и приличий…. Приезжайте, ради Бога, приезжайте, леди Мэри, приезжайте скорее!» 129
Миссия Уортли провалилась, и он был отозван в Лондон. Образец путешествия XVIII века мы получаем в их отъезде из Константинополя 25 июня 1718 года и прибытии в Лондон 2 октября. Там леди Мэри возобновила свою жизнь при дворе и в кругу друзей, а Поуп, который теперь путешествовал по Гомеру, был занят в Стэнтон-Харкорте. Однако в марте 1719 года он переехал в Твикенхем, а в июне с его помощью Уортли и леди Мэри нашли дом и там, проданный им сэром Годфри Кнеллером. Вскоре после этого Поуп заплатил Кнеллеру двадцать гиней, чтобы тот написал для него ее портрет. 130 Он был отлично выполнен, хотя Кнеллеру было уже семьдесят четыре года. Руки были изящны, лицо почти такое же восточное, как турецкий головной убор; губы чувственно полные, глаза большие, темные и все еще притягивающие — Гей прославил их в стихах в это время. Поуп повесил картину в своей спальне и отметил ее в стихотворении, которое послал ей: