Уильям Уорбертон был не тем человеком, который опирался бы в своей вере или церковных доходах на столь хрупкое основание, как сурды Беркли. Получив образование юриста и приняв сан англиканского священника, он пробивался сквозь теологические джунгли со всей бдительной находчивостью юридического ума. Возможно, он больше подходил для армии, чем для адвокатуры или сукна; он жаждал сражений и вряд ли мог заснуть ночью, если днем не зарубил какого-нибудь противника. Он описывал свою жизнь как «войну на земле, то есть с фанатиками и либертинами, против которых я объявил вечную войну, как Ганнибал против Рима, у алтаря».31 Его дротики летали далеко и широко, а когда кончались враги, он убивал друзей. Он дал лаконичные описания своих современников: Джонсона, злобного и наглого задиру; Гаррика, чей «смысл, когда он отклоняется от него, больше похож на чепуху»; Смоллетта, «бродячего шотландца», который «пишет чепуху в десять тысяч раз сильнее»; Вольтера, «негодяя», погрязшего в «самой грязной раковине вольнодумства».32
Его огромный двухтомный шедевр вышел в 1737–41 годах под названием «Божественное наследие Моисея, продемонстрированное на принципах религиозного деиста» (The Divine Legation of Moses Demonstrated on the Principles of a Religious Deist). Его аргументация была оригинальной и уникальной: Вера в будущее состояние награды и наказания (как соглашались многие деисты) необходима для социального порядка; но Моисею удалось организовать жизнь евреев к процветанию и нравственности без этой веры; это чудо можно объяснить только божественным руководством Моисея и евреев; поэтому миссия и законы Моисея были божественными, а Библия — словом Божьим. Уорбертон считал, что эта демонстрация «не дотягивает до математической уверенности».33 Его коллеги-богословы были не совсем довольны его мнением о том, что Бог провел евреев через 613 законов и четыре тысячи лет, не дав им понять, что их души бессмертны. Но пылкий автор заполнил свои страницы такими учеными рассуждениями о природе морали, о необходимом союзе церкви и государства, о тайных религиях и ритуалах древности, о происхождении письменности, о значении иероглифов, о египетской хронологии, о дате написания Книги Иова и об ошибках вольнодумцев, антикваров, ученых, историков, социниан, турок и евреев, что вся Англия ахнула от веса и размаха его эрудиции. Уорбертон продвигался от битвы к битве — против Крусаза, Теобальда, Болингброка, Миддлтона, Уэсли, Хьюма — к прибыльной и удобной епископской кафедре Глостера.
Джозеф Батлер был менее жестким, но более тонким: человек большой мягкости, скромности и доброжелательности, он глубоко страдал от осознания того, что религия, которая помогла отучить европейскую цивилизацию от варварства, подвергается испытанию на жизнь. Он был потрясен популярностью гоббсовского материализма в высших слоях общества. Когда в 1747 году ему предложили архиепископство Кентерберийское — церковный примат Англии, — он отказался от него, сославшись на то, что «уже слишком поздно пытаться поддержать падающую церковь».34 В 1751 году он выразил свою тревогу по поводу «общего упадка религии в этой стране…. Влияние ее все больше и больше ослабевает в умах людей…. Число тех, кто исповедует себя неверующими, растет, а вместе с их числом растет и их рвение».35 Словно предчувствуя, что народ может страдать духовной амнезией из-за отказа от своего религиозного и нравственного наследия, он удивил своего друга Дина Такера вопросом: не может ли нация, равно как и отдельный человек, сойти с ума?
Тем не менее, он отдал свою жизнь поискам интеллектуальной реабилитации христианской веры. Когда он был еще молодым священником тридцати четырех лет, он опубликовал «Пятнадцать проповедей» (1726), в которых он изменил пессимистический анализ человеческой природы Гоббса, утверждая, что человек, хотя во многом порочен от природы, также является по своей природе социальным и нравственным существом, с врожденным чувством добра и зла. Батлер утверждал, что более благородные элементы в конституции человека обязаны своим происхождением Богу, чьим голосом они являются; и на этом основании он построил общую теорию божественного замысла, пронизывающего весь мир. Аргументы Каролины понравились, и в 1736 году Батлер был назначен «клерком шкафа» королевы.