В итоге Юм отворачивается от аргументов как руководства к жизни и доверяется животной вере, основанному на обычае убеждению, что реальность рациональна, пронизана причинностью. Утверждая, что «вера — это скорее акт чувствительной, чем познавательной части нашего естества», Юм утверждает, что «вера — это скорее акт чувствительной, чем познавательной части нашего естества».91 Двадцатисемилетний Юм протягивает руку двадцатишестилетнему Жан Жаку Руссо в юности и теории, как позже ему суждено было сделать это в дружбе и трагедии. Самый умный рассуждатель эпохи Разума не только подверг сомнению причинный принцип разума, он открыл дверь для романтической реакции, которая низложила бы разум и сделала бы чувство своим богом.
Вторая «книга» и том «Трактата» продолжает свержение разума. Юм отвергает попытки философов построить этику на контроле страстей с помощью разума. Под «страстью» Юм подразумевает эмоциональное желание. «Чтобы показать ошибочность всей этой философии, я постараюсь доказать, во-первых, что разум сам по себе никогда не может быть мотивом для любого действия воли; и, во-вторых, что он никогда не может противостоять страсти в направлении [против силы] воли».92 «Ничто не может противостоять или тормозить импульс страсти, кроме противоположного импульса» (отголосок Спинозы?). Чтобы еще больше уязвить буржуа, Хьюм добавляет: «Разум есть и должен быть рабом страстей [освещающим и координирующим инструментом желаний] и никогда не может претендовать ни на какую другую должность, кроме как служить и подчиняться им».93
Он переходит к тонкому анализу «страстей» — любви, ненависти, сострадания, гнева, честолюбия, зависти и гордости. «Отношения, которые чаще всего порождают страсть гордости, — это отношения собственности».94 Все страсти основаны на удовольствии и боли; и в конечном итоге наши моральные различия имеют тот же тайный источник. «Мы склонны называть добродетелью любое качество в других людях, которое доставляет нам удовольствие, делая его выгодным для нас, и называть пороком любое человеческое качество, которое причиняет нам боль».95 Даже понятия красоты и уродства происходят от удовольствия и боли.
Если мы рассмотрим все гипотезы, которые были созданы… чтобы объяснить разницу между красотой и уродством, то обнаружим, что все они сводятся к тому, что красота — это такой порядок и конструкция частей, которые либо в силу первичной конституции нашей природы [как в красоте человеческого тела], либо в силу обычая [как в восхищении стройностью женщин], либо в силу каприза [как в идеализирующих заблуждениях сдерживаемого желания] предназначены для того, чтобы доставлять удовольствие и удовлетворение душе…. Удовольствие и боль, таким образом, не только являются необходимыми спутниками красоты и уродства, но и составляют саму их суть… Красота — это не что иное, как форма, доставляющая удовольствие, а уродство — строение частей, доставляющее боль».96
Любовь между полами складывается из этого чувства красоты, а также «телесного аппетита к порождению и щедрой доброты и доброй воли».97
В марте 1739 года Хьюм вернулся в Эдинбург. Он с жадностью искал в журналах рецензии на свои два тома и страдал от последствий. «Ни одна литературная попытка не была более неудачной, чем мой «Трактат о человеческой природе». Он мертворожденным выпал из печати, не достигнув такого успеха, чтобы даже вызвать ропот среди фанатиков».98 Но когда он писал это в преклонном возрасте, то забыл, возможно, по забывчивости к неприятному, что в течение года после публикации его книги появилось несколько рецензий. Почти все они жаловались на то, что ее трудно понять и что автор позволил проявиться своей молодости, часто упоминая себя и эпохальную новизну своих идей. «Что наиболее оскорбительно, — сказал один из типичных цензоров, — так это уверенность, с которой он произносит свои парадоксы. Никогда не было пирронианца более догматичного…. Локки и Кларки часто, в его глазах, являются лишь жалкими и поверхностными рассуждениями по сравнению с ним самим».99
Опечаленный, но решительный, Хьюм подготовил к печати третий том своего «Трактата», содержащий третью книгу «О морали». Он вышел в свет 5 ноября 1740 года. Его анализ морали вызвал недовольство рационалистов в той же степени, что и теологов. Правила морали не являются сверхъестественными откровениями, но и не являются выводами разума, ибо «разум, — повторяет Юм, — не имеет никакого влияния на наши страсти и поступки».100 Наше нравственное чувство приходит не с небес, а из симпатии — чувства товарищества к ближним; и это чувство является частью социального инстинкта, благодаря которому, боясь изоляции, мы стремимся к объединению с другими. «Самое первое состояние и положение человека можно по праву считать социальным»; «состояние природы», в котором люди жили без социальной организации, «следует рассматривать как простую фикцию»;101 Общество так же старо, как и человек. Будучи членами группы, люди вскоре научились одобрять действия, приносящие пользу, и осуждать действия, наносящие вред обществу. Более того, принцип симпатии склонял их к восприятию или подражанию мнениям, которые они слышали вокруг себя; таким образом они приобретали свои стандарты и привычки хвалить и порицать, и сознательно или нет они применяли эти суждения к своему собственному поведению; именно это, а не голос Бога (как полагали Руссо и Кант), является источником совести. Этот закон симпатии, общинного притяжения, говорит Юм, столь же универсален и освещающ в моральном мире, как закон тяготения в материальном космосе. «Таким образом, в целом, — заключает он, — я надеюсь, что для точного доказательства этой системы этики ничего не нужно».102