В этих локальных разновидностях человеческая природа в основном одинакова во все времена и в любом климате; одни и те же мотивы и инстинкты, обусловленные требованиями выживания, во все времена и во всех местах приводят к одним и тем же действиям и результатам.
Честолюбие, скупость, самолюбие, тщеславие, дружба, щедрость, общественный дух: эти страсти, смешанные в различных степенях и распространенные в обществе, были от начала мира и до сих пор остаются источником всех действий и предприятий, которые наблюдались среди человечества. Хотите ли вы знать настроения, склонности и образ жизни греков и римлян? Хорошо изучите нравы и поступки французов и англичан; вы не ошибетесь, если перенесете на первых большинство наблюдений, которые вы сделали в отношении вторых. Люди настолько одинаковы во все времена и во всех местах, что история не сообщает нам ничего нового или странного в этом отношении. Ее главное назначение — выявлять постоянные и универсальные принципы человеческой природы, показывая людей в самых разных обстоятельствах и ситуациях, и предоставляя нам материалы, на основе которых мы можем формировать наши наблюдения и знакомиться с закономерными причинами человеческих действий и поведения. Эти записи о войнах, интригах, фракциях и революциях — многочисленные коллекции экспериментов, с помощью которых политический или моральный философ закрепляет принципы своей науки.132
В «Политических рассуждениях», а также в «Эссе и трактатах о различных предметах» (1753) Юм внес существенный вклад в экономическую мысль. Он отверг мнение французских физиократов о том, что все налоги в конечном счете ложатся на землю; по его мнению, они в конечном счете ложатся на труд, поскольку (здесь он вторит Локку) «все в мире покупается трудом».133 Еще до начала промышленной революции он предвидел, что рабочие будут «повышать свою зарплату» путем объединения. Он осуждал финансирование государственных расходов и предприятий за счет высоких налогов и частых выпусков облигаций и предсказывал, что такие фискальные меры приведут «свободные правительства» к «такому же состоянию рабства, как у всех народов, которые нас окружают» 134 134 Деньги — это не богатство; чеканить их больше, чем нужно для удобства торговли, значит повышать цены и препятствовать внешней торговле. Ложная меркантильная теория, которая все еще заставляла европейские государства подчеркивать экспорт, блокировать импорт и накапливать золото, лишила бы Европу международных выгод, вытекающих из способности каждой нации, благодаря почве, климату и особым навыкам, производить конкретные товары с минимальными затратами и оптимального качества. Он осмелился молиться,
не только как человек, но и как британский подданный… для процветания торговли Германии, Испании, Италии и даже самой Франции. Я, по крайней мере, уверен, что Великобритания и все эти нации процветали бы еще больше, если бы их государи и министры проявляли столь широкие и благожелательные чувства по отношению друг к другу…. Увеличение богатства и торговли в одной нации, вместо того чтобы вредить, обычно способствует богатству и торговле всех ее соседей.135
Эти идеи, возможно, под влиянием физиократов laissez-faire, повлияли, в свою очередь, на друга Юма Адама Смита, сыграли свою роль в разработке британской политики свободной торговли и находят свое воплощение в Западной Европе и сегодня.
В 1752 году, после кампании ортодоксальной партии против него как наглого неверного, Хьюм был избран хранителем библиотеки факультета адвокатов в Эдинбурге. Несмотря на скромное жалованье в сорок фунтов в год, это назначение много значило для него, ведь он стал хозяином тридцати тысяч томов. Именно благодаря доступу к этой библиотеке он смог написать свою «Историю Англии». В 1748 году он признался другу: «В зрелые годы у меня давно было намерение написать какую-нибудь историю».136 Он называл историю «великой госпожой мудрости»;137 он надеялся обнаружить в ней причины подъема и падения наций; кроме того,
Увидеть, как все представители рода человеческого проходят перед нами как бы в обзоре, представая в своем истинном обличье, без всякой маскировки, которая при их жизни так смущала суждения зрителей, — какое зрелище можно представить себе столь великолепным, столь разнообразным, столь интересным? Какое развлечение для чувств или воображения можно с ним сравнить?138
Одна из слав XVIII века заключается в том, что в течение одного поколения он породил трех величайших историков мира: Вольтер, Юм и Гиббон — все они опирались на философию, стремясь переосмыслить историю в нетеологических терминах и в широкой перспективе знаний, накопленных к тому времени. Гиббон не уставал восхвалять Юма и признавать его влияние; он ценил похвалу Юма в адрес начального тома «Упадка и падения Римской империи» (1776) выше любой другой похвалы. Был ли Юм, в свою очередь, многим обязан Вольтеру? Он пришел к своей философии и сформулировал ее как должник английских деистов, а не французских скептиков; «Трактат о человеческой природе» предшествовал всем основным работам Вольтера, Дидро и Монтескье. Но «История Англии» Хьюма (1754–62), возможно, чем-то обязана «Эпохе Людовика XIV» Вольтера (1751), даже «Эссе о нравах», части которого были напечатаны в 1745 и 1755 годах. Все три историка сходились в том, что разоблачали суеверия, отвергали сверхъестественные объяснения и отождествляли прогресс с развитием знаний, нравов и искусств.