Юные исполнители были обычно в восторге: им предстояло играть на божественных деках, касаться божественных струн, целовать божественные эфы, и они соглашались на единственное страшное условие Падолини — свой первый концерт сыграть для своего благодетеля в горном приюте в итальянских Альпах, посетив прежде в предгорье роскошный замок своего мецената, который даже в замке своём представлялся не более чем дворецким. Ах да, о ливрее дворецкого я вам уже рассказывал.
В этом замке юного исполнителя поджидал целый каскад чудес: здесь он мог наблюдать за строительством очередной малютки-каравеллы "Нинья", а так происходило ежегодно, затем избранник судьбы присутствовал на балу среди юных обольстительных фей — божественноголосых, как волшебные морские Сирены. Одна из таких сирен обязательно уже под утро обольщала юнца, а затем он ей играл на подаренном спонсором инструменте, а она пела. А до того был торжественный ужин, праздничный фейерверк и...
Наступало позднее холодное утро... Серьёзно, холодное. Северная Италия — не Венеция. Вы видывали когда-нибудь картину Сурикова “Переход Суворова через Альпы”? Такие они, Альпы.
На юношу одевали поверх концертного фрака в тёплый овечий тулуп, и он уходил в высокогорный приют следом за Падолини, который выступал со своим знаменитым копьём в руке, в шитой золотом по серебру ливрее, поверх которой на золотой цепочке, выполненной венецианским витьём, покоился какой-то странный, вычурный ключ.
В горах очень хорошая слышимость, но от обилия звуков могут прийти в движение снежные пласты и образоваться лавины. Так вот ни звуков, ни лавин в тех местах ни единожды не случалось. Выдающийся исполнитель играл в приюте, состоящем из продуваемых досок, но никто (!) даже из рядом стоящих с приютом его просто не слышал, хотя концерт порою длился по шесть-семь часов.
Затем из приюта выходил уже один Падолини. Перед собою он бережно выносил инструмент — Гварнери ли, Страдивари ли. Едино. Кто-то из слуг выносил из пустого приюта копьё, и вся процессия шла в замок, совершенно не задавая вопроса: куда исчез исполнитель. Как не удивляло никого и то, что конец копья нисколько не был окровавлен...
В Запределе почувствовали катастрофу. Через сто лет со всей Земли должны были исчезнуть все великие инструменты, а вместе с ними и все величайшие виртуозы-исполнители.
Теперь о голубой Венецианской лагуне: каждый год по ней проплывали на микрокаравеллах в вечность великие, безголосые инструменты. Там, в итальянских Альпах, в высокогорном приюте все они навсегда лишались своего звонкого гениального голоса.
И тогда было принято решение — подослать к Падолини меня под видом нового виртуоза. Идея незатейливая в самом добром своём побуждении, но почти неосуществимая. Я вам разве не рассказал, что однажды, ещё до рождения, какой-то слон мне туго наступил на ухо. Только не спрашивайте, на какое! Поверьте, он неплохо помялся на обоих, а потому для меня что рэп, что сиртаки...
Но, как видно, это и было необходимым условием. В Запределе я не то, что на нашей грешной Земле, где мне все с тоской говорят: “мало того, что ты умный, так ты ещё и некрасивый”. И знаете, приходится соглашаться. А вот в Запределе — я просто импозантный красавчик.
В общем, клюнул на меня Падолини и посулил альт Страдивари. Я от умиления даже облобызал его серебряную манишку. Тут всё и завертелось: и фейерверк, и бал-маскарад при свечах, и нежноголосая итальянская северянка, южанки мне не приглянулись, а серьёзных промахов в выборе фей за мной не водилось, так что ночь была достойна самых чувственных описаний.
Да зачем они вам, вы, я вижу, в этом деле тоже не промах, а значит, опустим обсасывание тел и перейдём к позднему морозному утру. Лично меня потряс овчинный тулупчик. Он словно прирос к плечам — век не снимал бы. А тут ещё моя пылкая красавица за процессией увязалась. Странно то, что Падолини не возражал. И на её плечики шубейку нашёл. Должно, был продуман им и такой вариант.
А высокогорный приют оказался чуть ли не порушенным сарайчиком, стоящим на семи горных ветрах. Только втроём мы в него и вошли. Лично я — с трепетом. Попробуй не трепетать, когда за четыреста лет ни один ещё виртуоз из этой хибары назад нос не казал.
Но хибара внутри оказалась настоящим концертным залом, с подиумом для исполнителя, с роскошной ложей для единственного слушателя, Лилит, и той пришлось подле него просто стоять. Я же открыл дорогой футляр, вынул из него альт, взял его на минуточку в руки и чуть не обмер.