Прочих, несостоявшихся, не прошедших ежедневно с пяти вечера до пяти утра, депортировали в пункты А либо госпитализировали прямо за пунктом Е, либо увозили в зольные отвалы на Терриконы Забвения. Так было предначертано существующим порядком вещей.
Большинство из депортированных более никогда не выходили на трассу, ведущую в утренний Город, полный искушений и надежд, о несбыточности которых они знали отныне не голословно. Они шли в поднаем к трудолюбивым огородникам либо становились мелкими перекупщиками у зеленщиков. Тем и жили. Искалеченные и притихшие…
Каким же должно было быть положение Клод, смей она напрямую смело и честно заговорить с кем-нибудь из бомжей, людей собою же от жизни опущенных с протекторами в ушах, поскольку доходили до них уже не слова, а только понимаемые бомжами подтексты. Эти подтексты сидевшая за баранкой годами трудяга Клод натурально не ведала, и оттого ничем уже им помочь не могла. Смей бы она заговорить с попутчиками из бомжей.
Тех, кто уже прошёл проклятые аттракционы, не следует спрашивать о чувстве безнадежности, тем, кому ещё только предстоит пройти аттракционы впервые, — не следует дарить надежду.
Чуть сложнее с правдоискателями. У этих их обычно подзаборная правда, начертана прямо на лбу. В Центре аттракционов их так вот прямо в лоб и спрашивают:
“Какой-с правды желаете?”
Правдолюбы и правдоверы начинают вещать.
Тут-то им и предлагают по методу оратора Цицерона набрать в рот камней придорожных, а над плечом — левым ли, правым ли (по выбору) навесить острый дамоклов меч, а несогласных проорать о своём видении правды под всё ту же какофонию внешних звуков просто, зло и неласково кладут на аттракционное прокрустово ложе, где если и не усекают ни ног, ни головы, то вполне прочно дают почувствовать, как это делается при стеснённых жизненных обстоятельствами с прочими...
Иногда внезапно можно угодить и во прочие и тогда прости-прощай всё то, что имел, что смел и чем дорожил. Воистину, за что боролись, на то напоролись. А мосье Гильотен был весьма и весьма щепетилен, хоть и сам не уберёг головы...
И летят головы, и корнаются ноги. Их-то и увозят в полиэтиленовых мешках в ночные загородные кошмары (по традиции, уже даже не для высыпки на Терриконы Забвенья, а в излучины древних высохших рек) каурые да чёрные (хоть при выплеске фар одиозно-коричневые) вечерние грузовички, с мрачноватыми водителями которых сама Клод не пересекалась ни разу…
Государственных же преступников обнаруживала особая молчаливость. Она угнетала. От неё дико ломило в висках и однажды она испепеляла. Клод даже казалось, что все эти преступники скорее и прежде — государственные самоубийцы. Ведь изначально все их попытки были тщетны, а они сами обречены. Их встречали с ухмылкой на первом же подъездном к Городу КПП.
По прибытии в Город им сразу на выбор предлагался расстрел, пожизненная каторга либо акт самосожжения с демонстрацией на тридцатом ночном национальном шоу-канале (при обычно разрешенных системой двадцати девяти).
Тем не менее, многие обречённые экс-политики и ошельмованные системой уставшие диссиденты предпочли именно такой аттракцион, и поэтому чисто аттракционным пожарным в Городе обычно работы хватало…
Сама Клод испытывала к предлагаемым аттракционам двойственное чувство: они липко сжимали, опекали собой и, в конечном счёте, убивали её безличное время, лишали надежды вырваться из однажды заведённого порочного круга, по которому из возраста в возраст перетекала она как некая вязкая неваляшка: из возраста Крысы в возраст Кабана, из возраста Кабана в возраст Собаки, из возраста Собаки в возраст Змеи...
Аттракционы, которые ей самой предлагались, были лишены всякого смысла. Клод могла часами лицезреть мелькающую с многочисленных мониторов огромную видеодискотеку, она даже могла тут же параллельно с просмотром в чисто виртуальном измерении поработать ди-джеем, помотылять, куролеся, разноцветные рычажки всяческих микшеров, в том числе и оказаться на тридцатом канале, на котором поочередно с маниакальным пристрастием самосжигались суматики, которых она узнавала и нет, припоминая исподволь, как давала тому или иному обречённому прикурить и не допускала, чтобы такой вот взял себе и облапил её от безобразной тоски и искорёженных чувств в своём несоосном с её собственным инореальном перекошенном мире. В мире, далёком от происходящего с Клод повседневного неприсутствия...