– Не смей так говорить со своим…
–Ты мне не отец!
– Но я тебя растил! Я родной дочери не дал такого блестящего образова-ния, как тебе!
«Конечно! Наши звания не сравнить! Я – эмэнэс одного из сибирских НИИ, вечно озабоченный проблемой, – где подработать, зато Анфиска – суп-руга российского военного атташе в Тунисе. Всего лишь!»
– Прежде всего, расскажи, приемный мой папаша, откуда во мне обрыв-ки чужих воспоминаний? И почему в каждой из увиденных мной сцен меня бьют и убивают? БЬЮТ И УБИВАЮТ? За национальность, расу, религию, со-циальное положение… Я научился таким способам убийств, что тебе и не снились… Пока заочно…
Старик молча кивает. Продолжаю напор, не давая ему опомниться:
– Зато я ничего не помню о своем детстве, об интернате, который якобы окончил… Ни одного дружеского лица в памяти… Бывает такое?
Профессор страдальчески морщится:
– Вадим, ты отлично знаешь, в чем дело! В 18 лет ты попал в страшней-шую катастрофу, наступила частичная амнезия…
– Да, разбился на мотоцикле… Слыхал эту басню! Верил, пока не побы-вал в командировке на Сахалине…
Профессор по-собачьи смотрит мне в глаза. Безусловно, испытывает комплекс вины.
– Там я встретил Сашу Пащенко – бывшего однокашника. Верней, он ме-ня встретил. Потому что главный механик морского пароходства Александр Пащенко сразу узнал Вадима Кругликова, зато Вадим Кругликов – если я действительно являюсь таковым – не знает этого самого Пащенко! Когда мы, по дальневосточному обычаю, пили неразбавленный спирт и закусывали ностальгическими воспоминаниями – кто с кем играл на щелбаны и кого дергал за косички, мне пришлось глупо улыбаться и поддакивать. А ведь друзья по интернату – больше чем товарищи по школе! Не просто вместе учились, – росли вместе! Подозрительно, не так ли?!
Он пытается возразить. Делаю предостерегающий жест:
– Настоящий Вадим Григорьевич Кругликов – клиент Ачинского кремато-рия! Третий ряд, пятая колонка! И ЕГО дата смерти совпадает с датой МОЕЙ аварии! Интересно, да?!
На лице Перфильева – настоящий, неподдельный страх:
– Как ты узнал про Ачинск?!
– У тебя уже маразм начинается. Сам сделал меня вундеркиндом, напичкал «знанием всех тех богатств, которые выработало человечество», и еще спрашиваешь? В моем мозгу издавна сидело занозой это название – Ачинск! И после Сахалина, взяв отпуск за свой счет, я отправился туда! «Как узнал»?! А постоянные кошмарные видения откуда? По твоей милости я скоро потеряю работу!
На лице профессора – ужас, но он не издает ни звука.
– Пока «это» приходило во сне, – я терпел. Но потом кошмары стали одолевать и днем. Начальство уже косится на меня за то, что я – я, некурщий! – подозрительно много времени стал проводить в курилке, которую раньше терпеть не мог! А когда узнает правду, меня вышибут! Я – не компьютер, меня чинить не станут!
Я выдерживаю паузу.
– Колись, старик, и учти – я вранье чувствую. Одно лживое слово – вобью зубы тебе в глотку и заставлю проглотить. И это только начало…
– Вадик! – даже теперь он продолжает звать меня этим именем. – Где ты такого набрался? Это не по-человечески!
– А может, я и есть не человек? Мне ли не знать, что ты экспериментиро-вал с материалом – да, ты так это называл – ма-те-ри-ал! – из городского морга?! Из каких мертвяков ты меня слепил? Из Вадима плюс еще кого-то?!
Он шевелит губами, как рыба, выброшенная на берег. Что ж, каждая ми-нута безмолвия будет означать сломанную вещь.
– Бум! – стул разлетается на дощечки. Осколок спинки таранит шкаф. –Бац! Дзинь! – Пол усеян осколками битых сервизов. Еще удар! На пол летят книги в темно-зеленых переплетах.
– Вадик, остановись! Не трогай собрание сочинений! Я всегда прекло-нялся перед талантом Шишкова!
«Еще бы не знать! Даже назвал дочь в честь героини «Угрюм-реки»!»
– Решай, старик. Либо ты все расскажешь, либо тебя свезут на Пискарев-ку. Или туда уже не возят?