Я видел его ПОСЛЕДНИЙ шедевр – несущуюся по белому фону белую ностальгическую кутерьму… Свой последний, впервые расколотые надвое гранчак он нарисовал белым по белому… Знакомые с его творчеством художники и любозрители плакали. Но только не он! Мэтр стойко ждал своего ПОСЛЕДНЕГО покупателя! И он пришёл…
Это был худощавый, негромкий и очень даже невысокий юноша с очаровательной щуплой девчушкой с посиневшими на ноябрьском ветру губами. Она кротко держала своего рыцаря за руку. Тот смотрел на картину.
– Шедевр! – важно и с должным пафосом объявил свой вердикт продавца художник!
– Так, це шедевр! Мій батько – на Таймирі – провів на засланні майже десять років життя. Він багато розповідав нам про ваші пияцькі прапори, але до вивозу з Півночі вони були заборонені, а він мав заборону від’їздити зі свого оленєгоспу, де в той час працював в бухгалтерії рахівником – чи то оленів, чи то самих п’яних оленеводів...
– Отож, – согласился стоявший рядом в пестрой толпе художников и любозрителей знакомый всякому на Андреевском спуске писатель.
– Отже, шедевр, – резюмировал автор.
– Отож, – сострадательно выдохнула толпа.
И гениальный Гранчак был продан. Мелькнула немалая купюра в расхожей зелени, все ахнули, картину завернули, а старый художник внезапно растворился, слово истаял по молекулам в сумерки ноябрьского предвечерья...
Но если бы в этот миг было чуточку тише, все бы услыхали, как где-то внутри картины в последний раз звякнули осколки последнего Гранчака, и старый Мэтр неторопливо прошел мимо них – в вечность.
2005 г.
Игорь Сокол: Комсомол ответил: «Йес!», НФ-рассказ
Они вдвоем парили в жилом отсеке орбитальной станции.
— Дик, — через силу произнесла Джейн, увертываясь от плывущей навстречу пластмассовой кружки. – Ну почему для этого эксперимента выбрали именно меня? Послали бы Дебору Хаскинс, ей не привыкать…
— Дебора летит в четвертой паре. А нас с тобой выбрал компьютер. Считается, что по всем параметрам мы идеально подходим друг другу.
— Но пойми, я не из тех, кто ложится под любого. Ты клёво играешь в бейсбол – это все, что мне известно. И вот так сразу… — она развела руками и отплыла чуть влево.
— Альтернатива ясна: либо ты вернешься с орбиты беременной, либо отправишься осваивать Аляску. А то и в Гранд-Каньон…
Оба помолчали, сосредоточенно и хмуро. С тех пор, как Великий Каньон был превращен в место ссылки, о нем знали все.
— Да уж наслушались… — недовольно буркнула она. – «Программа «Секс на орбите» – символ престижа нации… Первым человеком, зачатым в космосе, должен стать гражданин Северной Америки…» Черт знает что! Неужели даже здесь выговориться нельзя? Или и тут понатыкали всяких «жучков» и слушают каждое слово?
— Смотря о чем ты собираешься говорить. – Дик кувыркнулся и поплыл в обратную сторону. – Если это не опасная тема…
— Опасная, еще какая опасная! Плевать! Пусть снимают с орбиты, мне уже все равно! Да, мы перегнали всех по ракетам, космические программы разрабатываем, но зачем при этом еще и кричать на весь мир, что победили бедность?
— Так оно и есть, — он пожал плечами. – Ведь что такое бедность? Когда у людей не хватает денег. Вот мексиканцы – действительно бедные. А у нас всегда полны карманы.
— Еще бы, потратить-то особенно не на что. Помню, была по ТВ передача про одного фермера из Кентукки. У него этих баксов – ни куры не клюют, ни коровы не лижут. Так он ими весь дом оклеил вместо обоев: комнаты – сотенными, кухню и прихожую – полтинниками, ванную и туалет – двадцатками. Тут в большом городе не очень-то что-нибудь купишь, а тем более в такой глуши…
— И его не упекли за это? За оскорбление национальной валюты, например…
— Такой статьи еще не придумали. У нас ведь правовое государство, просто так не посадят.
— Да? Тогда, может, расскажешь, за что сидит твой братец? Вся база об этом знает.
— Не брат, а двоюродный дядя. За дело. Пошел на первомайскую демонстрацию вместо шариков с кучкой надутых презервативов.