– Кошен? – удивился Ноель. – О чём они, Стрина? О ком они говорят?..
– О твоей покойной тетке. Но кажется они не правы. Она действительно умерла на рассвете, но оставила тайным зеркалам свой последний взор, чтобы тот увидел тебя. Для этого она даже ослепила себя, сознательно, ещё за день до смерти... Она предвидела твоё возможное опоздание!
– Спешите, пока не наступили вечерние сумерки! Иначе померкнут и тайные зеркала! – поторапливал всех тот же кладбищенский служка.
…Все немедленно тронулись в направлении к кельи усопшей настоятельницы, опечатанной церковным цензором до рассвета.
– А теперь, Ноель, прикоснись губами к печати. Как только она упадет – ты войдешь. И чем быстрей это сделаешь, тем быстрее тебе откроется нечто, ибо ты – избран.
– Прикоснись к печати, Ноель! У тебя на то законное право – заговорили собравшиеся. И тогда Ноель отыскал глазами прошедшую с ним через годы и странствия Стрину.
Теперь она вновь была в своём красном атласном платье и готовилась петь что-то удивительное – прекрасное и грустное одновременно... И она запела в тот миг, когда упала печать.
Оказалось, что вход в келью как бы и не был закрыт. Прямо на Ноеля смотрели некогда глубокие, воспаленно-больные глаза его властительной тётки: они умирали в матовых зеркалах, пронзительно сминая ранние прибрежные сумерки, всё ещё не желая засыпать накануне уготовленной им вечности.
Дрожь охватила Ноеля. Кладбищенский сторож внёс в келью странный кусок пергамента. На глазах у собравшихся в руках монастырского правоведа пергамент тут же прирос к завещанию, прежде неаккуратно и поспешно оборванному. Собравшиеся ахнули, а правовед зачитал:
"Эту страну без зла и войн я завещаю Ноелю, моему племяннику, человеку достойному и стойкому к жизненным испытаниям, при условии, что он, прежде человек подчиненный, сумеет подчинить и сплотить столь разных монастырских людей, а в дела людей, свободно избравших его страну для своего маленького человеческого счастья, никогда не станет мешаться.
С него станет и Стрины, и монастырских послушниц, если только он не станет посягать и на их святую свободу. Земли монастыря имеют право расти, но не прежде чем возрастать будет страна простого человеческого счастья – такого разного и такого желанного каждым.
Пусть каждый имеет право на свое личное счастья, не пресекая свободы рядом живущих, а правитель страны – свободу каждого быть счастливым...".
Что-то ещё было написано в завещание, но последние блики солнца спрятались за горизонтом южного моря, а это означало, что завещательница умерла и никто более ни слова к сказанному уже не прибавит.
Смолк и волшебный голос очаровательной Стрины, и только прибрежный прибой что-то ещё шептал собравшимся на берегу Голубой лагуны, но его слова уже никто не расслышал.
…Подобные истории приходят и случаются по ночам не сами. Это уже даже не сновидения, а видения. Я как бы перетекаю в иноРеальные ситуации и наблюдаю их воочию.
Странное, совершенно странное и необъяснимое внешними ощущениями чувство. Внезапным образом начинает работать во мне растормошенное подсознание, выталкивая из себя некие прошлые стойкие стереотипы, от которых оттолкнулись когда-то целые земные народы.
4.
В тот странный ноябрьский вечер, когда на планете Земля и в сопредельных мирах был казнён вселенский преступник Стазиш, на очередном совершенно мирном заседании местных теософов собравшиеся пустились в бесконечную дискуссию о нравственности, и я стал невольным участником обвинения тех, кто, как и я, хорошо знал о цене, заплаченной земным Человечеством за право обсуждать эту неудобную для потомков прежних падших Богов и вселенских преступников тему.
– Красота, – говорил один из технологов ядерного оружия современных землян, человек практичный даже в далеко не радостные для теоретиков ядерной физики времена постсовкового полураспада, – только красота имеет право быть нравственной. Ибо в красоте заключена наивысшая нравственность.
– Это так отвлечённо, господин академик! – парировал главный оппонент и известнейший во всём городе теософ Леопольд Иванович Глюмбольд. – Проходите дальше в своих выкладках!
– А что же, дражайшие, я и пройду! Земля – совершеннейшее существо, если даже хотите, райский Эдем, сад, в котором мы не всегда соразмерны, и все наши беды от этого проистекают. Ведь красота – это соразмерность разных частей... Мы здесь иногда говорим о планетарном коллапсе и Апокалипсисе только потому, что не желаем быть соразмерными нашей Земле...