Вспомни, как однажды мы три дня топтали с тобой примороженные винные ягоды, а добрейшая Мэрли всё сетовала, что из них так и не выжмешь вина. Но ты пообещал согреть эти замёрзшие ягоды танцем – и как же здорово ты тогда танцевал! В подобных танцах древние олонды достигали той особой гибкости, которая позволяла им быть неуязвимыми во время грозных сражений.
Но и танцы, и сражения давно уже отошли в прошлое. Теперь вас больше учат цитатам новых революционных вождей, а тогда, Сосо, ты стал танцевать на смёрзшихся винных ягодах, как танцевали твои деды и прадеды – и в том году на празднике мы не раз пили вино.
А ты помнишь, как ты выпил впервые? В тот вечер ты так захмелел, что неожиданно стал очень много смеяться – да так бесшабашно и громко, что вызвал целую лавину в горах, и это было великим чудом. Ведь в последние годы подобные лавины вызывали разве что духовые оркестры на нудных номенклатурных похоронах.
А в тот вечер ты впервые остался ночевать в нашем доме, и заботливая Мэрли постелила тебе на матраце из козьей шерсти прямо у очага. Утром ты проснулся смелым и отважным горцем, у которого не болели ни ноги, ни голова – ведь над очагом было только открытое небо, на котором пылали далёкие звёзды, которые ты так мечтал посетить.
По щеке старого Эрема покатилась слеза.
– Послушай, Орнис, ответь старику. Эрема хоть и не поддержал великую революцию, но он никогда ей не вредил! – потребовал от невменяемого юноши Фарл Горбун, но лицо юноши осталось по-прежнему безучастным. – Как ты можешь так притворяться, ведь подобное поведение не достойно имени юного коммунара, – пытался урезонить внешне беспристрастного юношу его революционный вождь и наставник. Но на деле юноша давно знал обратное – комиссары беспощадно уничтожали друг друга...
И тогда на место посрамленного Фарла и неузнанного Эремы вышла всеми забытая свернутая в калач старуха с зелеными оспинками и кровавыми прожилками на древнем крючковатом носу. Звали её Тегрина. Каркающим голосом Тегрина заговорила:
– Послушай, Орнис! Ничего радостного не связывало нас в прошлом. Ты всегда меня боялся и ненавидел. Но такова, Орнис, старость. От неё мало радости и тому, в ком она прочно засела, и тому, кто опекает ее присутствие в мире.
Уродств земных она сполна добавляет долгоживущим, совершенно не заботясь о том, в какие издержки эти уродства обходятся миру и как жутко они влияют на психику молодых.
Но я ещё до сих пор, слава Зордаку, жива и подвижна, и сама ещё хожу за хворостом и за водой. Жаль, деточка, что я не знала, что ты ходишь к Эреме и даже осмелился однажды заглянуть в саклю самого Зордака, хотя прежде её называли Храмом и туда без боязни заходил каждый со своей болью.
Но теперь тропинка в Храм заросла, и ты был первым из молодых, кто отважился переступить порог сакли самого бога! Я это видела, а потом в тот же день пошла себе за водой. Зима в том году выдалась лютой, ранние снегопады резко замели и обледенили узкие горные тропы, а по одной такой из троп мне ежедневно приходилось спускаться к источнику, а затем карабкаться вверх.
Чего уж там, дело привычное, древним ногам не привыкать. Я с детства считала себя горной косулей, но в тот раз при подъёме к себе уже с кувшином горной воды, внезапно оступилась, не устояв на ровном месте, и, не удержав на голове полный кувшин, споткнулась и кувшин резко опрокинулся, стремглав полетев вниз, поливая мгновенно замерзавшей водой и без того обледенелую тропку. По ней я и проехалась обратно к ручью, очень больно подпрыгивая на каждом ухабе...
Как же ты тогда, сосо, рассмеялся. Мне было унизительно больно, а ты смеялся до слёз. Видно я летела тормашками и тормозила всеми возможными частями своего уродливого ветхого тела. В эти минуты я возненавидела тебя, ибо мой разум помутился, и я чуть не испепелила тебя одними только глазами. Ты мужественно и спокойно перехватил и встретил мой взгляд, прочел его и прекратил насмехаться. Что-то внезапно переменилось в тебе...
Нет, извинятся ты так и не стал и даже не подал руки, потому что почувствовал, что в ту минуты я твоей руки не приму. Вместо этого ты подобрал упавший кувшин и вновь наполнил его водой из горного родника. Сам же и отнес его к нам, старикам. А вечером ты взял в молодые крепкие руки старинный ледоруб и прямо от моей сакли начал выбивать им ступеньки. С тех пор ты с каждым годом укреплял и совершенствовал их, и теперь к ручью идет лестница, опоясанная перилами. Её старики так и называют – лестницей Орниса...