Тот пятьдесят покойников не угрёб, тот сотню-другую недоносков в аборта-риях сбросит, третий колбы с болячками на ни в чём не повинных особей выльет, а четвёртый — тот сдуру все свои наградные листы вслед за катафалками, а покойникам на что те медали? Смеются, редко кто обижается. Им, покойникам, в ангельские чины хочется.
Вот и идёт в Преднебесье тихий мордобой. Вот и кружатся на взвеси голубые да белые, серые да чёрные пузырьки перед глазами тех, кому ещё при жизни пространство открыто. Видел я эти баталии: серые тузят синих, синие тузят белых, а белые чёрным не спускают своего, да ещё и кукишами, кукишами...
Однако же, как только к небу дело доходит, чуть только у кого получилось подлететь чуть повыше прочих, тут же в одинаковые небесные мантии да мантильи рядятся — и уж хрен поймёшь, из каких кровей, от каких ногтей, по какой надобности... Короче, приспели на ангельские чины — и ладно. И плевать им уже теперь на тех, которые всё ещё свою серую, чёрную, синюю, белую правды доказывают. Правды — на то они и правды, что их много.
А что до ангелов — то никаким правдам у них подчинения нет. Вестники они — ноги в крылья, и на Землю: для кого во здравие, а кому и за упокой. Примелькались за несколько ночей — наконец, решил, что вздремну. Сморили они меня.
И вот на тебе: после всего увиденного явился мне один непутёвый — чёрт не чёрт, вроде как ангел, да уж слишком забубённый. Сел на краешек сна, ноги свесил, а обувка-то изношенная, небесные постолы штопаны-перештопаны. Пузцо душевное подвело, а от света небесного один только проблеск. А ко всему кадык синюшный над всем его образом превалирует.
“Ангел?” — спрашиваю.
“Допотопный я”, — отвечает.
“Это отчего ж тебя так назвали?”
“Главной так решил. А его решение кто оспорит(?). Да и я как-то смирился. Прежде на Землю наградные листы таскал. Вроде бы и ни-чего работа, особенно во время войны. Война одна, армии две. По обе стороны войны мироеды, снабженцы, полководцы — та ещё братия. Вот для них и таскал, а сам присмотрел, что у обозных да тыловых и юшка пожирней, и жизнь посноровей, и на славу их женщины внимание обращают.
Вот и смекнул я, что и себе на небе надо бы в обозные да тыловые податься, особенно после того, как столкнулся с ангелом, у которого выбил из рук пробирку с бубонной чумой. После того столкновения явился на небо весь в шишках да ухабах, хотел чумным чудачком прикинуться. Беда вот — не удалось почудесить — чума к небесной плоти не пристаёт. Но один из начальственных заме-тил моё усилие: смекнул, что я ещё тот ангелок, и назначил допотопную бадью сторожить.
А это, скажу тебе, такое древнее чудо, что винная бочка — только со всех сторон подтекает. То тайфунами, то ураганами, то штормами. Моя задача, чтобы вся сразу целиком на Землю не грохнулась, поскольку но-вого потопа Старшой вроде не назначал, а вокруг бочки живность всякая не-бесная, амбре, профитроли из душ заблудших, иная всякая снедь... Блаженст-во, но скучно. Так скучно, что нет-нет, да и сядешь на плот небесный и поплывёшь по хляби непролитой, и усомнишься: а неужто и Землю зальёт!
Стал интересоваться. Листал небесные хроники, а там хрен с перцем что писано: всего-то слов;
“и обрушились хляби небесные, и не просыхала столько-то дней твердь земная...”
А мне после очередного взалкания ну никак в это не верилось. Вот и стал я отыскивать щели, да где можно всяческим спо-собом расширять. Правда, не дурак был, — созывал на зрелище ангелов земных ведомств, с каждым, чем мог, расплачивался, квитался. Правдами-неправдами получилось, что уже и сам нагрёб первоматерии на целую твердь.
Только тогда я осознал, что и сам Старшой из того же теста, что и я, создан. Такой же снабженец и жук, только, как видно, посноровистей, пооборотистей — одним словом, ничего никому не обмолвив, в какие-то очередные семь дней создал я и небо, и звёзды, и твердь, и даже особей по своему образцу и подобию.
И завертелась у них, как полагается, история мировая, и по всему получалось, что самое время полить на их шибкие головы хляби небесные. Собрал я на представление, помнится, ангелов, ангелов, ангелов — и все предвкушали, да только сам я, дурак, перед тем, амбре изрядно откушал — и не смекнул, не проведал, что на самом-то деле вытворил. Пооткрывал все пробки, все затычки — и грохнулись хляби, да только не на мою игрушечную Вселенную, а на ту, что Старшой учинил.