По той дороге - тут и там - несутся чудаки,
кто в поездах, кто сам-на-сам с изюминкой мечты.
У той изюминки шальной свои и плоть, и стать -
способна запросто она огромным миром стать.
И трубадуры известят о том на весь Париж -
такой же маленький, родной - от травушки до крыш...
Кому? Неведомо. Зачем? - Не спрашивай меня...
В Париж уедем насовсем, к каштановым теням!
Ты был мне друг, а я тебе... неясен наш удел,
но за спиной осталась грусть и груз нелепых дел.
И явит солнышко в судьбу брильянты Кордильер,
и флибустьеры наяву - пиастры вешних сфер.
Уедем в маленький Париж, в волшебный аромат.
И мир оглохнет от любви и тронется с ума.
Уедем в маленький Париж с тобою навсегда…
Падам-падам-падам, мадам. Падам-падам-падам…
Ω
В волшебных городках прошедших сладких снов
жила моя родня средь сказочных миров.
Сквозь улиц кортюшен сбегали в вечность дни.
И не было средь них хулы и злой молвы.
Заложники эпох в сусальном полусне –
Таким был мой народ на хоженой земле.
Средь тихих синагог, костелов и церквей
бродил седой старик с лукавинкой в судьбе.
Хоть вальсов он не знал и мало ведал нот,
всегда с собой таскал нелепейший фагот.
Он прежде знал шофар, Всевышнему служил,
Но жизнь его свела, ув-ва, совсем с иным.
И штетеле рыдал от тихих светлых нот,
когда старик вдыхал созвучья в свой фагот.
Хоть звали старика по-здешнему: Евсей.
Приплыл издалека его души элей.
Сквозь плавни древних нот и патоку псалмов
пришел к нему фогот, как к музыке – Эол.
Я будто перед ним смотрю сквозь бездну лет,
А праведник Евсей играет минуэт.
Налобника тфилин, под талесом сюртук,
И как любви Завет звучит волшебный звук.
Ступай смелей вперед, потомок, не робей –
Пока звучит фогот, ты в жизнь свою поверь!
Три шага до любви, два шага от судьбы -
ступай скорей вперёд, пока звучат Псалмы!
Ω
Транзитная женщина едет в плацкарте
точно по карте прожитых лет.
Транзитная женщина – точка на карте,
пробитый кактусом вечный билет.
Транзитную женщину губы искали,
транзитную женщину руки влекли.
Транзитная женщина – жертва печали
рано прошедшей последней Любви.
Транзитную женщину губы выносят
прямо к вагону, где носится чай.
Транзитная женщина боль переносит
и разбивает о будни печаль.
От ласк камасутры транзитная женщина
прямо с утра поласкает белье бельё, –
слёз не замечено… Вечно изменчива
и не выносит по жизни хамьё…
Мчатся по жизни почтовые, скорые,
медленно годы свивают тела…
Вот и состарились: Тёлки фартовые,
женщины клёвые, биксы хипповые…
Только транзитную – вечно путёвую,
в доску родную, вовек незнакомую,
по расписанию Времени нового –
женщину эту – не старит судьба!
Ω
У меня ушли глаза в тени-будуары...
День испит, изрыт дождём. Высохнет едва.
Чую зиму за версту. В небе — кулуары.
Разметались над землёй тучи-острова.
Размахнулись — Божий дар! — над зелёным миром...
Ни сентябрь, ни октябрь едет на метле,
пострелёнок-сорванец девочка Альвира
“Снег и дождик, снег и дождь” — пишет на стекле.
Наш микробусный маршрут. Над планетой встряски.
А девчонка-шалапут песенку поёт.
“Снег и дождик” — в ней слова, как в волшебной сказке.
“Снег и дождик, снег и дождь” — за окном идёт.
Ω
Уронив изограф на пол, вечер вычертил обет.
Тем обетом он обляпал обетованных в обед.
Прибинтованных, неправых, беспричинных, без судьбы.
Вечер был навеки в правых, в левых — отзвуки мольбы.
И хоть бы... Привычное двое уронили день в окно.
За окном вновь пала Троя, с ней — столетье заодно.
За пол-улицы от смерти, в повседневной круговерти...
Ω
Я подглядывал время, а вышла эпоха,
я минутки смотрел, а прошли времена,
я реальность со сном переплёл в суматохе,
где во вздохе Любовь растворилась до дна.
Я подглядывал жизнь, в ней живя постояльцем,
много горького пил под слоёный эклер.
Только годы прошли, просочились сквозь пальцы
и ушли за порог, за картонную дверь.
Перед миром иным приосанился вроде,
только что я другим: их заботам и снам...
Сам собою судим, мол, козел в огороде,
и не верю своим же рогам и усам.
В поднебесье летит пересортица будней.
И секунды сквозят сквозь замочную щель.
И меня напоследок наверно осудят,
перед носом защёлкнув на цепочку дверь.
Ω