- Почему здешние птицы столь странны в своем поведении? - неожиданно спрашивает Она у своего Его с вечным ножичком исповедальным. - Почему они столь вольготны и так свободно в небе парят, что порою кажется, что целого неба им мало. Но как только опускаются на берег - тут же начинают нагребать лапами песчаные дюны и строить из них строго определенные колеи, из которых уже не вырваться ни влево, ни вправо...
- Потому, что они - люди, у которых вырвали д+уши... Или скорее д+уши, так и не пожелавшие возвращаться в людей. Там в дальнем сарайчике у мастера Тхена я их видел.
- Кого ты видел? - внезапно всполошилась Она.
- Их, вчерашних людей, - осторожно ответил Он. - Они как куклы, только уголки губ у них чуть отвисли. А так они даже теплые... Но словно подвешенные... В пространстве... Я как увидел - +обмер. А они даже не шелохнулись... И один даже умудрился не донести печеную картофелину ко рту. Она так и замерла у него в руке...
- Вот видишь, - вспылила она. - Я же тебе говорила, что и ты однажды замрешь со своими молельными дровяными дощечками. Отдай ножичек, я хоть раз картошки пюре сварю... Я же помню, как ты прежде любил картофельное пюре...
- Я бы рад бы... Но только дал себе обет... На десять тысяч молитв всемогущему Проведению направить меня в будущем...
- Да какое у тебя, идиота, будущее... Резьба на дровах... А их уже и на выпечку картофельную не хватает...
- Так ты тогда и не пеки, всё равно половина картохи сгорает, обугливаясь в угли...
- Масло ты мое масляное... Тогда точно от голодухи помрем... Ведь кроме картохи здесь только птицы. Да и те, как сам ты мне говорил - души! Души несъедобны...
- А пюре хоть здесь будет настоящим?
- Клянусь! Только ножик отдай!
- В Домике отдам.
- Не отдашь! Или сейчас, или никогда - сдам свое тело, повешу его в сарайчике, а сама в гагары уйду!
- Эй, ты так не шути... Так уже было... Одна здешняя чайка - это твоя недавняя подружка - Люси. Помнишь, ей всё казалось, что у неё деформировался маятник души, и её утром тянуло в вечер, а вечером в утро... Так я её там видел, в сарайчике том. Так по сих пор и качается слева-направо, а эта чайка все время по своей колее точно, хоть и спотыкаясь, но за тобою идет...
- Ну, а если ты даже про Люси знаешь, почему ножик не отдаёшь...
- Боюсь, что этот снайпер выхватит его у тебя и перережет всем нам горлянки...
- Ему для этого даже в Домик не надо заходить...
- Тогда держи! - внезапно говорит он и передает ножик ей в руки... И это хорошо. Значит, сегодня на обед будет пюре... Такие дела, кюре... Такие дела, мастер Тхен... Такая между ними явлена соразмерность...
- Да, теперь я их отпущу, - внезапно говорит мастер Тхен, - а вот Люси возвращу на их места со своего сарая. Не я её туда отправлял. Не мне и держать там эту стряпуху. Так что и о печеной картошке, и о пюре можешь забыть... Впереди день разносолов!
Со словами мудрого старика взмыла в небо чайка, и растворились в пространстве "двое из ларца" - Он и Она.
Вы когда-нибудь пытались передавать состояние сна прямо во сне. Как по мне, это как бы после политического шоу Матвея Ганопольского резво переключиться на чуть подвяленный нынешний англоязычный молодежный рок и постараться врубиться. Это нечто. Для тех, кто изнутри получилось всё последующее днем стряпухи Люси... Где она доселе была, вы как бы помните. Как чайка её сумятещейся души влетала в её тело обратно - неведомо. Но вот стала греметь огромным оркестром кастрюль и сыто аранжировать в Домике собравшихся жрачкой, хавчиком, просто сытостью... Ели до отвала. И замершая душа с потерянными в пространстве возрастов варежках, которые сушились то на маленьких соковых баночках, то на баночках пепси-коллы, непременно у печки, непременно падая за печку, от чего растеряшку всё время била и била дрожь…
Стал захаживать на хорошие сытные столы и Растревоженный прошлым снайпер, но уже без снайперского «скорострела» и защитной лохматой сетки, одной из тех, которые вязали киевлянки и гости столицы на площадях древнего города в марте 2014 года. Он перестал что-то в себе менять и просто ел - сыто и много... Просто отъедался... Просто разговаривал с Люси о всяческих предъявственных событиях и мелочах, которые для них обоих начинали быть всё более и более значимыми... Не одобрял трудяга-снайпер только выщербленный вариант нашей с вновь оттаявшей на двоих кружкой, и всё время убеждал девушку выбросить из головы дурь с зазубринками на кружке...
- Мне, говорил он, - после первого убитого «сепера» захотелось ставить зазубринку на стволе. Но ствол был какой-то зарубежный, особой спецпартии, нас очень просили безо всяких излишеств на стволах, и всё же резанул. Первую и последнюю отметку. И почему-то стало неловко... «Сеперы» и говорили по-русски, и жили как бы бок о бок, тогда как ствол точали где-то в Германии... Не хорошо получалось. А пропускать эту сволоту было нельзя. Так что все последующие семнадцать держал только в уме... Когда прибыли эти двое из ларца, я у того, что Он, не Она стал просить ножик и часами рисовать им на песке все до единой 18 зазубрин. Но эти отметки смывало море, а местные птицы там ещё очень не скоро начинали ходить...
Затем я каждую ночь стрелял ровно 18 раз в сторону моря. Правда, где здесь взять-то патронов! Нажимал на курок и отрывисто цокал языком... Получалось жутковато и страшно похоже, но затем, мне стали подыгрывать в моей страшной игре птицы... Тогда-то я и понял, что это не птицы, а души... Подлетая под прицел, они падали на кромку берега самыми настоящими человеческими силуэтами...
- Вы мне еще окрошечки не плеснете?.. И вот тот кусок кулебяки передайте, пожалуйста... Ну, да... Измотался я... Изнемог... Глаза давно уже высохли, а их всё не хоронят... То же мне аники-воины - идти против нас без похоронной команды. Это же не по-человечески... А Люся - человек! Она кушать готовит... И знаете как, да что говорить... С любовью... И ещё с чем-то особым... С соразмерностью к моим аппетитам и вкусам... Я даже жмурюсь... А хмурюсь только тогда, когда вижу щербатую чашку... После «градов» весь Донбасс словно отщербатили, отщербинили, ошкерили, оторвали... Вас, собственно как, девушка зовут?
- Ингрид.
- Пожалуйста, Ингрид, пробуйте пить из красиво отвальцованной чашки. Это же так вам соразмерно...
- Как и вашему партнеру... по чашке, - осторожно прибавляет раскрасневшаяся стряпуха Люси...Мы снова отправляемся на дневную прогулку...
- На сей раз с вещами! - строго предупреждает мастер Тхен.
У меня с Ингрид одна на двоих вечно новая без единой щербинки белая керамическая чашка, у Люси в руке - рука снайпера, впереди всех нас идет вечно зябнущая... Она первая ступает на дебаркадер. Справа от неё расположены банка из-под пепси-колы со свекольной варежкой кельвин кляйн, справа - стеклянная баночка детского сокового питания с напяленной на неё варежкой кельвин кляйн слонового цвета. Озябшая печально вскрикивает:
- Нет, вы только подумайте, вы только подумайте! Варежку слонового цвета я потеряла, когда мне было шесть лет, а свекольную - когда мне исполнилось двадцать! Вы теперь понимаете? Я так и осталась навсегда телесно несоразмерной! Правая сторона тела у меня вечно детская, а левая сторона тела почти уже старческая.
Тут-то я и вспомнил где и когда ещё в студенческие годы однажды повстречал эту женщину. У неё был редкий дар ограждать мир от нарастающего безумия, у неё была миссия пересилить себя и подарить миру собственную несоразмерность души. Она училась петь и ваять, спорить со своей хворью и утверждаться на земле духом. Ей было отведено очень мало времени, но она успела промелькнуть в судьбах множества киевлян, являя участь, сострадание и внося соразмерность даже в самые несуразные сны... Как же её только звали...