Ничего не отвечал сад, только прохладно благоухала мята около бочки с водой, да какая-то пташка завела свою одинокую песню. Уткнувшись лбом в ствол, Смилина выдыхала свои «не могу» одно за другим, пока в груди совсем не осталось воздуха, а набрать новый не было сил.
Она захлопнула дверь, запретив себе даже думать о Горлинке. Потекли обычные будни, полные работы, но теперь даже встречи с родными за семейным столом уже не приносили тепла в сердце и отдохновения в душу. Там поселилась тоска.
В зимний День поминовения она встретилась в Тихой Роще с Изяславой. У той семейство понемногу увеличивалось: старшая княжна-кошка была уже почти совершеннолетней; к ней льнули две сестрёнки-близнецы, кошка и дева; четвёртая сестра вступала на порог юности и уже считалась невестой, а младшенькая, также дева, ещё держалась за подол Надежды.
– По глазам вижу – тебе есть что рассказать, сестрица, – целуя руку Смилины в их обычном приветственном пожатии, засмеялась Изяслава. – Давненько мы с тобой не беседовали по душам. Давай-ка найдём местечко, где нам никто не помешает. Объединим за общим столом оба наших семейства, а сами под шумок где-нибудь уединимся.
Пока за столом в доме оружейницы шёл праздничный обед, названные сёстры засели в мастерской, где всё оставалось так, как было при Свободе. На стенах висели её картины, а на верстаке под пыльным чехлом возвышался черновик изваяния Белых гор. Княжеская дружинница вкатила бочонок с хмельным и поставила на столик кувшин и две вместительные чарки – каждая в половину кружки.
– Благодарю, дальше мы сами, – отпустила её Изяслава.
Они выпили по первой – как полагалось в этот день, за предков. Поговорили о делах в Белогорской земле, о бесконечных раздорах на западе, о развитии кузнечного дела.
– Всё больше кузниц в Белых горах, всё больше хороших мастериц, – отхлёбывая из своей чарки, молвила Изяслава. – И это славно. Однако что мы всё вокруг да около? Давай уж, выкладывай, что у тебя на душе накипело.
Чтобы собраться с духом, Смилине потребовалось выпить ещё пару чарок. Княгиня ждала, и оружейница не могла долее испытывать её терпение – поведала наконец о своём посещении праздника у Гремиславы и встрече с Горлинкой. По мере её рассказа на лице Изяславы ширилась улыбка, а в глазах разгорались искорки.
– Ну, теперь ты поняла, почему я хотела, чтобы ты увидела и услышала Северную Звезду? – Рука княгини весомо и тепло опустилась на плечо оружейницы, а в глубине глаз плясали жаркие, ласковые огоньки.
Ответ не требовался – он был очевиден. Кувшин опустел, и Смилина наполнила его из бочонка.
– Она – особенная, – сказала Изяслава, поднимая свою чарку. – Это такое чудо, что и словами не описать. Когда смотришь в её глаза, её телесный изъян словно бы пропадает. А когда поёт – это и вовсе волшба какая-то. Колдунья, чаровница! Но в ней очень много боли… И одиночества. И всё же она прекрасна. – И княгиня провозгласила: – За Северную Звезду!
Они выпили до дна. Впрочем, по-другому они никогда и не пили. Изяслава с лукавым прищуром заглянула оружейнице в глаза.
– Ну, так что же, сестрица? Ты увидела и услышала Северную Звезду… И?..
Смилина угрюмо наполнила чарки снова и единым махом влила в себя свою, не дождавшись Изяславы, утёрла рот, крякнула. Глаза княгини искрились блестящими щёлочками, пышным цветом цвела улыбка – ни дать ни взять, рыбки со сметаной наелась.
– Так, я поняла, – промолвила она, кивая и покусывая улыбчиво подрагивавшую губу. – Влюбилась?
Смилина с силой провела ладонью по лицу, словно хотела снять его с себя. Учитывая жёсткость её покрытых мерцающими «перчатками» рук, это ей почти удалось. А Изяслава вся сощурилась, как сытая кошка, и Смилина, поймав её довольное, лукаво-хитрое выражение, с досадой проговорила:
– Уж не на это ли ты рассчитывала, государыня?
Изяслава скрутила рот куриной гузкой, пытаясь стереть с него ухмылку, но получалось плохо. Довольство было налицо.
– Ну… Не то чтобы вот прямо так и рассчитывала, но… – начала она, почёсывая в затылке. Не удержалась, фыркнула и хлопнула Смилину по обоим плечам, погладила. – Но если честно, то – да.
– Ну, благодарю хотя бы за честность, – буркнула Смилина. – Вот только теперь я не знаю, что со всем этим делать.
Питьё было забористым, и в крови оружейницы уже струился животворный, согревающий огонёк. Язык не заплетался, тело не наполнялось гнетущей тяжестью, только мысли летали как молнии, ясные и отточенные, будто клинки. Они звенели друг о друга и срывались с языка как никогда легко.
– Она сказала… Сказала, что у меня сильные, добрые и горячие руки, – вспоминала она, в мучительном блаженстве воскрешая в памяти облик Горлинки, когда та произносила эти слова – вплоть до движения губ. – И что у неё в душе звучит песня, когда я её касаюсь.
Глаза Изяславы были ещё не хмельными – они лишь пристально горели, всматриваясь в глаза Смилины и изредка щурясь. Чуть подавшись вперёд и подпирая кулаком подбородок, княгиня жадно ловила каждое слово оружейницы.
– Сестрёнка, это победа. – Она выпрямилась, хлопнув себя по колену. – Она твоя!
Смилина поморщилась, наполнила чарки. Счёт им она уже потеряла.
– Ну, чего ты? Чего кислишь? – Изяслава настойчиво заглядывала ей в лицо с живым, восторженным светом в глазах. – Когда женщина говорит такие слова… Ну… Я не знаю, какой дубиной надо быть, чтобы не понять, что она отвечает взаимностью. Сестрёнка, говорю тебе, как на духу: она – для тебя! Возьми ты эту певчую пташку своими добрыми, горячими руками, прижми к своей могучей груди… Ну, ты знаешь, что делать дальше.
Нутро Смилины точно кипятком обварило.
– Горлинка – не такая, – глухо и хрипло сказала она, отодвигая чарку. – Не могу я её просто так… взять.
Изяслава хлопнула себя по другому колену, фыркнула, щёлкнула оружейницу по лбу.
– Ох ты ж… Ну, сестрёнка, ну, ёлки-палки! Думай хоть немножко головой своей… гладенькой. – Княгиня потёрла пальцами череп Смилины, словно проверяя это свойство. – Я ж не об этом. Северная Звезда – это же… Чудо чудное, свет пресветлый, нежность голубиная. Её можно взять только в жёны. И никак иначе.
– А ты думаешь, я могу, государыня?! – Смилина припечатала ладонь к столику так, что обе чарки и кувшин подпрыгнули. – Глядя вот на это всё, – она обвела взмахом руки картины на стенах, – я даже думать не могу об этом.
Изяслава окинула взглядом стены, посерьёзнела, в её глазах проступила грусть – точно лист упал на тёмную осеннюю воду. Вздохнув, она вложила в руку оружейницы полную чарку.
– Давай… За Свободу. За княжну Победу. Пусть ей будет сладко и отрадно в светлых объятиях Лалады.
Они выпили, и некоторое время в мастерской звенело молчание. Наконец Изяслава нарушила его.
– Сестрица, я уверена: она не хотела бы, чтобы ты запирала своё сердце на замок и доживала свои дни в тоске и одиночестве, вечно оплакивая её. Не такая она была, чтоб желать тебе сей печальной судьбы.
– Да, она говорила об этом. – Смилина закрыла глаза, а в ушах звенело: «Ладушка, ежели из нас двоих меня не станет раньше…» И родные степные глаза, и высокие скулы, и озорная улыбка – всё воскресало перед её мысленным взором, и невозможно было это ничем вытравить, ничем заглушить и уничтожить. Княжна Победа оказалась непобедимой и в её сердце.
– Ну так что же ты?
Рука Изяславы тронула оружейницу за подбородок, потеребила ухо. Смилина открыла глаза и встретилась с тёплым взглядом княгини.
– Я не могу её забыть, – дохнули её губы. – Не могу предать.