Боевая готовность и ПОЛНАЯ боевая готовность – что это, игра слов? В чем заключалась разница в состоянии войск и штабов в том и другом случае – непонятно. На Военно-морском флоте существовали три оперативных готовности – № 3, 2 и 1 – по мере ее наращивания [122] . Благодаря приведению флота в готовность № 1 и разрешению открывать огонь при нападении на его базы, которое 21 июня устно дал Тимошенко наркому ВМФ, противник не потопил ни одного нашего корабля и причинил флоту лишь незначительные повреждения [9].
Конечно, армия в этом отношении более сложная организация, чем флот. В ней подобной четкой системы боевых готовностей тогда не было. Здесь было только два состояния – мирного времени и военного – после объявления мобилизации. С позиции сегодняшнего дня непонятно, почему не было определено еще какой-либо промежуточной готовности – до объявления мобилизации? Например, только для армий прикрытия, чтобы иметь хотя бы часть войск, способных немедленно начать боевые действия. Скорее всего, в Москве боялись излишней самостоятельности командующих. Но то, что не была продумана четкая система оповещения войск и штабов на случай внезапного нападения противника – серьезный просчет военного руководства. Это прямая обязанность начальника Генштаба. Ничего в этом отношении сделано не было. Вместо того, чтобы разъяснить, что же должны были конкретно сделать войска, чтобы отразить возможный внезапный удар немцев, Жуков в своих воспоминаниях задним числом затеял игру в слова. Здесь явно просматривается желание маршала еще раз подчеркнуть, что Сталин не дал ему и наркому в полной мере подготовить войска к отражению возможного нападения немцев и тем самым снять с себя – начальника Генштаба – ответственность за их неготовность.
Здесь хотелось бы сказать несколько слов по поводу «красных» пакетов, которые неоднократно упоминал Резун, стараясь выставить СССР поджигателем войны. Ссылаясь на Рокоссовского и других командиров, он пишет, что «ничего они там [в пакетах]нужного для обороны не обнаружили».Какие пакеты, кому предназначены? Спрашивается, зачем ставить задачи на оборону соединениям, находящимся в сотнях километров от границы и по тревоге выдвигающимся в районы своего оперативного предназначения?
Но Резун сразу делает глобальный вывод: «планы войны у советских командиров были, но планов оборонительной войны не было».Так, например, он утверждал, что боевые задачи на наступление были определены всем советским командирам. Но командиры тактического уровня знать их не имели права. Эти «задачи в вышестоящих штабах были четко определены и сформулированы, опечатаны в секретные пакеты и хранились в сейфах каждого штаба до батальона включительно»[выделено мною. – Л. Л.].По Резуну, оставалось только дать условный сигнал – все разом вскроют пакеты, и войска первого стратегического эшелона большевиков дружно ринутся на врага.
На самом деле, согласно инструкции, «красные» пакеты хранились у начальников штабов соединений и объединений вместе с мобпланом. С конкретным содержанием хранящихся там документов можно ознакомиться на примере «красного» пакета 1-го стрелкового корпуса 10-й армии Западного фронта (которая, по версии Резуна, должна была первой ринуться на врага). Пакет был захвачен немцами, хранился в архиве Данцига, откуда и был возвращен в ЦАМО. На нем имеется надпись по-немецки – Inhalt: 1 rote Originalmappe mit Originalver-reichnes (Blatter von 1-176 durch nummerriert und geheftet), что можно перевести так: «Содержание: 1 красная подлинная папка с подлинными распоряжениями (листы с 1 по 176 пронумерованы и сброшюрованы)». Немцы даже не посчитали нужным переводить 46 документов пакета, потому что там речь шла только об обороне.
Этот «красный» пакет с грифом «Сов. секретно, особой важности» принял на хранение 15 июня 1941 г. начальник штаба корпуса подполковник С. Иванов. Документы определяли порядок действий по прикрытию, в них расписаны действия по тревоге всех частей и подразделений корпуса. Корпус в составе двух стрелковых дивизий с приданными частями должен был прикрыть подучасток 1, шириной 157 км, района прикрытия границы 2.
В пакете указано: кто может поднять части по тревоге, боевой состав соединений и частей, в котором они должны выйти в свои районы и время готовности частей к выступлению и занятия районов обороны и т. п. Указывалось, что шифртелеграмма о вводе в действие плана обороны будет иметь вид: «Командиру… объявляю тревогу со вскрытием красного пакета. Подпись». И такие телеграммы (или условные сигналы на вскрытие пакетов), вопреки утверждениям Резуна, были даны – но с большим опозданием.
Изложить содержание всех документов в статье невозможно, да и не имеет смысла: для нас важно знать задачу 1-го стрелкового корпуса:
«а) Оборонять госграницу в полосе предполья, не допуская вторжения противника на территорию СССР. Прорвавшиеся через госграницу части противника окружить и уничтожить.
б) В случае наступления явно превосходящих сил противника прочно занять и оборонять основной оборонительный рубеж».
Документы пакета были отработаны в январе-феврале 1941 года, боевой приказ корпуса подписан 18 февраля 1941 года. Действия войск отрабатывались с командным составом, а также с частями и подразделениями с выдвижением по назначенным маршрутам, не доходя до границы ближе 5 км. Характерно: для охраны мостов выделялось, как правило, одно стрелковое отделение с ручным пулеметом. В объяснительной записке командир корпуса сделал следующий вывод:
«[…] вести упорную оборону во взаимодействии со всеми родами войск, вести бой на широком фронте отдельными гарнизонами самостоятельно, до последних сил, не покидая своего места, так как отходить корпусу не разрешено» [123] .
Сейчас многое для нас скрыто плотной завесой секретности. Но из того, что известно, можно сделать вывод, что командующие приграничных округов гораздо лучше, чем в Москве, представляли все возрастающую опасность нападения немцев и пытались что-то предпринять. Однако такие попытки пресекались на корню, чтобы не провоцировать немцев. Военное руководство слишком доверяло Сталину – который, следует признать, добился впечатляющих успехов в возвращении в лоно бывшей Российской империи отторгнутых после революции территорий. Да и кто мог ему возражать после репрессий 1937–1938 годов? В Красной Армии не осталось людей, способных хотя бы попытаться противоречить вождю. Нарком обороны и начальник Генерального штаба проявили в канун войны, по крайней мере, малодушие. В старой русской и в новой советской армии генералы (за редким исключением) своего начальства боялись больше, чем врага.
Жаль, что С. М. Тимошенко категорически отказался писать мемуары. А ведь он многое мог бы рассказать (если бы позволили) о взаимоотношениях в военном и политическом руководстве страны. Ведь соответствующих документов не осталось. В отличие от Гитлера, разглагольствования которого скрупулезно фиксировались в интересах истории тысячелетнего рейха, Сталин запрещал протоколировать, а тем более стенографировать обсуждение важных вопросов в узком кругу, а также заседания Ставки и ГКО – чтобы потом, в случае чего, было проще свалить ответственность за неудачу на тех, кто слепо выполнял его же указания (это он проделывал неоднократно).
При посещении редакции Военно-исторического журнала 13 августа 1966 года в минуту откровенности Г. К. Жуков сделал характерное признание, записанное на магнитофон:
«Тимошенко кое-что начал двигать, несмотря на строжайшие указания. Берия сейчас же прибежал к Сталину и сказал: вот, мол, военные не выполняют, провоцируют, я имею донесение от [неразборчиво – Ред.]. Сталин немедленно позвонил Тимошенко и дал ему как следует нахлобучку. Этот удар спустился до меня. Что вы смотрите? Немедленно вызвать к телефону Кирпоноса, немедленно отвести, наказать виновных и прочее. Я, конечно, по этой части не отставал. Ну и пошло. А уже другие командующие не рискнули. Давайте приказ, тогда… А кто приказ даст? Кто захочет класть свою голову? Вот, допустим, я, Жуков, чувствуя нависшую над страной опасность, отдаю приказание: „развернуть“. Сталину докладывают. На каком основании? На основании опасности. Ну-ка, Берия, возьмите его к себе в подвал. Я, конечно, не снимаю с себя ответственности […]»[10].