Дальнейший путь Лавра Сандриевича тоже никакими катастрофами не омрачался. Судя по пройденным медосмотрам, сначала он учился в бедроградской «корабелке», потом перевелся в Столицу на машиностроительный. По окончании поступил на службу в конструкторское бюро, при поступлении продемонстрировав прямо-таки железное здоровье. То ли обследовавший пациента психиатр был бестолочью, то ли Лавр Сандриевич и в самом деле никаких признаков болезни тогда не демонстрировал.
Ничего, ровным счетом ничего подозрительного в карточке не было. А параноидальная шизофрения – была.
Впрочем, как раз в этом трудно было увидеть что-то странное. Механизм возникновения паранойи до сих пор не был толком изучен нигде в мире, в том числе и во Всероссийском Соседстве. Предположительных причин ее возникновения было столько, что предположительными они и оставались. Да, существовали группы риска – и в одну из них, «мужчины после тридцати», Лавр Сандриевич как раз входил. Поэтому не было ничего удивительного в том, что один инженер из конструкторского бюро внезапно стал параноиком. И Виктор Дарьевич даже не полез бы в прошлое пациента, а сосредоточился бы на том, чтобы купировать приступы болезни.
НО ПРИЧЕМ ТУТ ФАЛАНГИ, СКАЖИТЕ НА МИЛОСТЬ?!
В первоначальную теорию фаланги вписывались прекрасно. Фаланги вообще всегда прекрасно подходили на роль катализатора всяческих неприятностей. Но такой катализатор, как фаланги, всегда отлично запоминался всеми, кто с ними тесно общался, и в первую очередь – из-за их неповторимой серости. Если бы пациент на самом деле принял фаланг за шпионов из Европ, то на упоминание людей в сером он отреагировал бы совсем иначе.
Ну или вместе с паранойей Лавр Сандриевич приобрел актерский талант, достойный сцен Большого и Малого академических театров. Маловероятно, но исключать нельзя.
Пациент интерес к Виктору Дарьевичу потерял и снова уставился в окно. На тумбочке рядом с постелью лежали какие-то исчерканные карандашом бумаги. Виктор Дарьевич с вежливым: «Разрешите?» – потянулся посмотреть.
Он успел увидеть что-то вроде очень ровного кабачка или огурца в авоське и в углу листа что-то вроде детской вертушки. А потом мир кувыркнулся, и Виктор Дарьевич обнаружил, что смотрит на носки собственных ботинок на фоне светлого, недавно перекрашенного потолка, и при этом у него на редкость неприятно звенит в ушах. Ноги дернулись и упали на пол.
Удар у Лавра Сандриевича был поставлен хорошо, да и скорость для человека его сложения была отличная. Виктор Дарьевич имел все шансы не добраться до тревожной кнопки, если бы его пациент не отвлекся на другое, куда более важное дело: очень быстро он рвал изрисованные листы на кусочки и пихал клочья в рот, поспешно пережевывал. Бумага не помещалась в рот сразу, по подбородку текла струйка слюны, но безумный инженер не сдавался.
В общем, кнопку Виктор Дарьевич нажал, и через три секунды в палате стало намного больше людей в белых халатах, и они вместе с пациентом быстро изобразили скульптурную группу «Медицина одерживает победу над заболеванием». Но Лавр Сандриевич почти не сопротивлялся. Когда его записи были уничтожены, он успокоился и не пытался драться, даже когда медбратья выкручивали ему руку. Один из медбратьев подал руку Виктору Дарьевичу, и он, наконец, поставил пол и потолок на нужные места. И, отдышавшись, назначил пациенту рвотное немедленно, потому что качество бумаги во Всероссийском соседстве, конечно, было на высоте, но это не повод пожирать ее целыми листами.
Вести беседы, когда пациент наелся бумаги и чуть не отправил своего лечащего врача в нокаут, было бессмысленно. Виктор Дарьевич прислушался к звукам из санузла, понял, что поглощенная Лавром Сандриевичем информация стремится на волю, но, увы, уже в непригодном для восприятия виде. Стряхнул с халата прилипший клок бумаги – тот медленно и печально спланировал на пол, перевернулся, и на нем обнаружилась лопасть то ли вертушки, то ли корабельного винта. Виктор Дарьевич поднял его и положил в карман, скорее из любви к чистоте, чем из желания разбираться в рисунке: грязь в Медкорпусе царапала нервы, как звук железа по стеклу.
Дойти до кабинета спокойно в этот день Виктору Дарьевичу было не суждено. Стоило ему выйти из стационара и устремиться туда, где успокаивающе поблескивала табличка «Заведующий Когнитивной Частью», где в столе ждала спрятанная от чужих глаз пепельница и можно было попросить уже принести чаю и каких-нибудь бутербродов из столовой, раз уж обеденное время давно осталось позади, как в коридоре возник неотвратимый, как возмездие, и такой же всеобъемлющий Врат Ладович.
– Витенька, – пробасил он, животом перекрыв отход к отступлению, – нам бы поговорить спокойненько.
Мечты выкурить сигарету развеялись, как утренний туман. Виктор Дарьевич открыл кабинет, и туда сначала прошел живот Врата Ладовича, за ним сам Врат Ладович, а уже потом – Виктор Дарьевич.
– Валя сейчас подбежит. У него там лаборанты что-то противоестественное с микроцентрифугой сделали, он разберется и придет, – сообщил Врат Ладович, умостившись на жалобно скрипнувшем стуле. – А Юру ты сам позвони, а то я что-то не дозвонился.
Перед мысленным взором Виктора Дарьевича проплыла сигарета, кокетливо вильнула фильтром и растаяла. Если уж Врат Ладович решил говорить гэбней, значит, дело затянется. А главное, расспрашивать его до того, как все соберутся, бесполезно. Лучше звонить Юру Карповичу, и хорошо, если он не на операции.
Валентин Ананьевич явился злой, как леший, – должно быть, лаборанты загубили не только центрифугу. Оборудование – дело наживное, Бюро Патентов деньги все равно выделит, не на одно, так на другое, а правильно тратить деньги Медкорпус умел. Правильно – это на лучшее и не трясясь над каждым грифоном. А вот образцы для исследований иногда доставать – мороки не оберешься. То подходящих случаев нет, то они есть за тридевять земель, а транспортировать трудно, а то у какого-нибудь дефективного гуманиста нервы не выдержат, и он возьмет и загубит результаты полугодовых трудов, сволочь. А у Валентина Ананьевича, как назло, была слабость к тонким вдохновенным натурам, которые теории строили прекрасные, а на практике имели дурную привычку падать духом.
Юр Карпович, к счастью, оказался свободен, и Виктор Дарьевич все-таки позвонил в столовую и попросил чаю на четверых.
– Дела у нас такие, Витенька, – Врат Ладович подул на кружку и поморщился: слишком горячо. – Пока ты там по радио население убеждал в преимуществах когнитивного метода, явился к нам фаланга.
Виктор Дарьевич на первой части чуть не поперхнулся, зато на второй проглотил невысказанное и обратился в слух.
– Что-то быстро, – нахмурился Юр Карпович. – И как успели узнать?
– Может, и не успели, – покачал головой Врат Ладович. – Он же не тебя, Витенька, искать пошел и даже не ко мне. Он в регистратуру пошел, как всякий честный гражданин.
Гэбня переглянулась и обменялась усмешками. В регистратуру – это правильно. Это очень хорошо, что в регистратуру. Потому что на карту Лавра Сандриевича они сразу же гэбенную печать пятого уровня доступа хлопнули. А пятый уровень доступа – штука очень удобная. Так что регистратуру фаланга мог хоть обнюхать – никакой информации о Лавре Сандриевиче там не было в полном соответствии с инструкциями, которые не позволяли такую информацию показывать даже вездесущей Еглае Андреевне, заведующей регистратурой, у которой была хватка сторожевого пса и кличка Моль.
– Вслепую тычутся, – поднял брови Валентин Ананьевич. – А зачем?