Была у Валентина Ананьевича привычка озвучивать то, что остальная гэбня думала про себя. Поначалу намучились с ним, пока не отучили его эту привычку применять в присутствии Бюро Патентов, а то неудобно иногда выходило.
Но и правда, зачем?
Если родственники потеряли, то опять: ПРИЧЕМ ЗДЕСЬ ФАЛАНГИ? Расследовать похищение гражданина – дело Столичной гэбни, а никак не личной цепной нечисти Бюро Патентов.
Если бы по собственной инициативе влезли, Виктор Дарьевич не удивился бы. Вечно у фаланг зудело любопытство, впору мазать антигистаминным. Но снова не складывалось: слишком рано явились.
Вот если бы их послало Бюро Патентов, было бы логично. Пропала надежда росской инженерии, впору бить во все колокола и поднимать по тревоге Силовой Комитет. Такие-то вещи Бюро Патентов обязано контролировать лично, всеми четырьмя головами.
Оно и проконтролировало, когда отправило пациента в Медкорпус для лечения. Запретив, между прочим, выдавать информацию об этом кому угодно. В частности, фалангам. Что само по себе странно: так мозг человека мог бы скрывать информацию от собственных рук.
Первый день скрывать, на второй – отправить шаловливые ручки прощупать тайники.
– Тотализатор у них там, что ли, – усмехнулся Юр Карпович и тонкими пальцами взял ириску из вазочки. Хороши были у Юра Карповича пальцы – пальцы хирурга, такие точные в движениях, что муху на лету поймать могут. Вот лицом не вышел – как будто не в печи его пекли и даже не женщина рожала, а словно скальпелем вырезали из живой основы, в несколько надрезов черты наметили, а потом стружку снимали. И улыбка кривая у него была, как будто у резчика рука дрогнула. – Половина ставит на нас, половина на фаланг.
– Думаешь, послали их к нам? – Врат Ладович пожевал губами и выгреб из вазочки оставшиеся конфеты. – Сложно, возни много, а смысла маловато. Да и больно быстро он ушел, фаланга этот. Если бы был уверен, что пациент у нас, он бы к тебе, Витенька, клещом прицепился. И правда походит, что вслепую тыкался. А как сам пациент?
– А сам пациент о фалангах знать не знает, – за годы в гэбне Виктор Дарьевич научился распознавать, на какой вопрос отвечать. – А если и знает, то мне не скажет, потому что я шпион из Европ и скотина последняя.
– Не повезло, – покачал головой Валентин Ананьевич. – И уровень гэбенный…
Да, хорошая штука – пятый уровень доступа, но не всегда. Например, когда пациент с паранойей не доверяет лечащему врачу, а взять второго врача с пятым уровнем негде. Разве что Врата Ладовича с душеспасительной беседой послать и ведром карамелек фабрики «Новая Заря». Врат Ладович вызывал доверие в пациентах одним своим видом. Виктор Дарьевич иногда гадал, природный это талант или приобретенный с годами?
– Ничего, – Виктор Дарьевич пожал плечами. – Курс только начался.
– Ты только не переусердствуй, Витенька, – попросил Врат Ладович. – А то сам знаешь, в Бюро Патентов иногда такая щепетильность просыпается неуместная… А то начнешь ты свои экспериментальные методики пробовать, увлечешься, а мы потом из бумажек не вылезем.
– Вылезем, – пообещал Виктор Дарьевич и погладил в кармане тонкий бумажный лепесток с рисунком одинокой лопасти.
***
Апрель в Столице выдался дождливый, и Виктор Дарьевич думал, что такими темпами скоро придется выдавать сотрудникам служебные лодки, как в Польше-Италии, чтобы до работы можно было добраться. Серенький, тусклый свет брызгал в широкое окно кабинета, но даже на сером фоне вида за стеклом стоящий у окна фаланга умудрялся оставаться блеклым и невыразительным.
Чистейшая серость, дистиллированная.
Когда гэбне Медкорпуса позвонили и сообщили, что к ним явился фаланга и желает общаться, Виктор Дарьевич еще надеялся, что этот визит никак не связан с его особенным пациентом. Все-таки больше месяца прошло. Пациент в Медкорпусе обжился, привык к Виктору Дарьевичу с его визитами и даже начал допускать мысль, что не все окружающие шпионят на Европы. Но стоило Виктору Дарьевичу подумать, что вскоре можно будет вернуть гения Бюро Патентов, как гений снова взбрыкнул, забрызгал слюной, смотрел ненавидящими глазами и с Виктором Дарьевичем не разговаривал три дня.
Виктор Дарьевич разобрал расписание пациента в тот день едва ли не на молекулы – ну не было ничего подозрительного! До того дошел, что заподозрил, будто Врат Ладович на витаминизации пациенту что-то новенькое вколол, не предусмотрев реакцию с нейролептиком и антидепрессантами.
– Не сходи с ума, Витенька, – Врат Ладович даже не обиделся, разглядев, в каком состоянии коллега. – У нас с Валей грянул грипп, не успеваем вакцину гнать. Только материала для исследования нам и без того хватает, на что нам твой параноик?
Так что очередное помрачение разума гения оставалось необъяснимым, и пришлось начинать все сначала. Хорошо хоть, что бумагу Лавр Сандриевич больше не жевал. Так они с Виктором Дарьевичем договорились: если не хочется Лавру Сандриевичу свои записи и рисунки показывать – пожалуйста, а вот гастрит и язвенную болезнь зарабатывать вовсе ни к чему.
И только начали восстанавливать хрупкое равновесие, как явился фаланга. И даже не стал тянуть и ходить вокруг да около, что для фаланги было верхом нетерпения. Достал из внутреннего кармана небольшую фотографию и спросил, не помнит ли Медицинская гэбня этого человека.
Медицинская гэбня в лице Виктора Дарьевича этого человека навещала каждый день, поэтому помнила прекрасно. Разве что на фото он выглядел моложе, а может, так казалось из-за улыбки. Фотографию фаланги явно выдернули из личного архива: Лавр Сандриевич улыбался и щурился на солнце, а за его спиной виднелись какие-то зеленые ветки.
Виктор Дарьевич фотографию внимательно изучил и передал Врату Ладовичу, который тоже ее рассматривал долго и старательно. Гэбне не мешало подумать, а фаланга мог и подождать. Он и ждал, аккуратно сложив руки и губы.
То, что гэбня не опознает человека на фотографии, было и так понятно. Бюро Патентов свое указание не распространяться о пациенте не отменило до сих пор. А если бы и отменило, печать пятого уровня доступа с карточки Лавра Сандриевича никуда не делась, а делиться информацией с фалангами в Медкорпусе не любили.
А ведь Виктору Дарьевичу всегда импонировали люди любознательные! В грубом приближении, и фаланг, и Медкорпус интересовало, что у людей внутри. Но что за природные задатки должны быть у человека, и в какое русло они должны быть направлены, чтобы получить человекоподобную ищейку? Пока Бюро Патентов не давало разрешения на проведение эксперимента на ком-то из их подчиненных в сером, но времена меняются…
Пока фаланга собирался расколоть Медицинскую гэбню, Виктор Дарьевич мечтал вскрыть фалангу.
Но это лирика.
А если вернуться к делам насущным, то вопрос о выдаче Лавра Сандриевича можно было закрыть, не открывая.
Оставался другой вопрос: насколько был осведомлен фаланга?
После первого визита в регистратуру все было тихо, и через неделю гэбня уверилась, что визитер на самом деле ничего не знал и в Медкорпус заглянул для проформы. Если уже тогда у фаланг была какая-то информация о пациенте, то слишком они затянули с повторным посещением. А если у них появилась новая информация, то от кого?
Пациент не иголка, так просто его не спрячешь. Его видит персонал, о нем знают специально обученные люди, с ним сталкиваются другие пациенты, пока Лавр Сандриевич, например, идет в Терапию на физиопроцедуры. Разумеется, никто из них ничего лишнего не знал, в карточке, которая находится в общем доступе, были прописаны чужие фамилия и имя, и узнать в больном надежду росской инженерии мог только тот, кто сталкивался с Лавром Сандриевичем до этого.
Можно ли исключать такое совпадение?
Да нет, конечно.
Фотокарточка завершила свой путь вдоль стола в руках у Валентина Ананьевича, и Медицинская гэбня ответила, наконец, что человека на фотографии вспомнить не может.