Слушая эти слова учителя, Максаржав окончательно уверился в том, что Га-гун не держит зла на Того.
— Говорят, в западных аймаках цирики[Цирик — военнослужащий, солдат монгольской армии.] и араты сочинили жалобу на маньчжурских нойонов, — сказал он, вопросительно глядя на учителя.
— Тягаться с маньчжурами тяжело. Но мы должны помнить: торговать с Китаем — в этом ничего плохого нет, но родиной своей торговать нельзя.
— А вот еще говорят, будто в России поднялся мятеж, будто тамошний простой люд восстал с оружием в руках.
— Великий белый хан России обладает большой силой, он словно лев в царстве животных. Ни на западе, ни на востоке, пожалуй, не найдется страны, которая смогла бы одолеть его. У южных наших соседей тоже неспокойно. Чем все это кончится? — Га-гун задумался.
Как-то Га-нойон устроил большой пир — пригласил к себе окрестных нойонов. Особого предлога для пиршества он придумывать не стал: ему хотелось поговорить спокойно обо всем, что происходит в мире, и попытаться склонить соседей к тому, чтобы они отказались платить долги китайским фирмам.
Несколько дней Максаржав хлопотал, принимая гостей, каждого — соответственно чину. Для них Га-нойон устроил скачки, состязания борцов и стрелков из лука. По обычаю, гости могли сами награждать победителей. Одни выделили для этого коней, другие — слитки серебра, третьи — шелк. Самый дорогой приз вручил Очир-бээс, чем несказанно удивил всех.
В разгар пира Га-нойон попросил Максаржава спеть для гостей. И тот запел старинную протяжную песню «Верхушка шатра». Жена нойона пошутила: «От такого голоса даже наш шатер задрожал». А Максаржав пел:
Все хором подхватили песню. Потом выступили юролчи[Юролчи — исполнитель юролов-благопожеланий.], они исполнили свои импровизации, в которых восхвалялись горы и реки родного края. Пиршество продолжалось до поздней ночи. Захмелевший Очир-бээс отправился наконец в отведенную ему юрту. Когда он, покачиваясь, приблизился к юрте, из темноты навстречу ему вышли несколько человек, схватили его, зажали рот и поволокли куда-то.
— Если хочешь остаться живым — молчи. Только пикни — утопим в Селенге, — произнес незнакомый голос.
— Что вы собираетесь со мной сделать? Если вы грабители, то знайте: у меня с собой ничего нету.
— Не нужны нам твои сокровища! Значит, ты считаешь, что люди Га-гуна грабители! Тащи его к Селенге!
— Не губите меня, братцы! — взмолился бээс.
— А что ты сделал с Того, батраком нашего нойона?
— Мои люди подкараулили его за перевалом и избили. Там они его и оставили. Но я сделал это все по приказу вашего нойона.
— Вот как, значит, ты еще и позоришь нашего нойона!
— Га-нойон сказал, что таково его желание. Значит, за все и отвечать должен он.
— Если ты еще раз сделаешь что-нибудь во вред нашему хошуну, мы тебя из-под земли достанем!
И они снова подхватили Очир-бээса и куда-то потащили. Потом бросили. Очнувшись, он увидел, что лежит возле отведенной ему юрты...
После окончания празднества три всадника направились к злополучному лесу за перевалом. Подъехав к опушке, они спешились и стали внимательно осматривать землю — нет ли следов преступления. Вскоре один из них подозвал остальных:
— Эй, идите-ка сюда!
Двое других бросились на этот зов. Одним из приехавших был Максаржав.
— Смотрите-ка, разбитая телега. По-моему, как раз та, на которой отправился Того.
— Точно, она. Но почему вокруг нет никаких следов? Должно же остаться хоть что-нибудь. И трупа тоже не видно. Тут недалеко живут китайцы, давайте заедем к ним, разузнаем.
— Стоит ли? — засомневался один из спутников Максаржава. — Чем они нам помогут?
— Может, они что-нибудь видели или слышали. Как бы то ни было, съездить не помешает.
— Ну ладно. Давай съездим в Буянту.
— Буянту от нас не уйдет, заедем лучше сперва к старику Доржу, — предложил кто-то.
Вскоре они уже были в аиле Доржа, старика, который батрачил у управляющего Буянтской фирмой. Родом китаец, он был женат на монголке, прожил здесь около сорока лет и хорошо знал монгольский язык. Дорж принял гостей, лежа в кровати — ему нездоровилось. Жены его дома не было. Ивовая изгородь вокруг глинобитного домика местами упала, стены домишки были сплошь в трещинах и едва держались. У старого Доржа только и было скота, что одна дойная корова, да еще небольшой огородик давал ему кое-какой доход — старик растил лук и чеснок на продажу. Жили старики на грани нищеты.