— Ох, дочка, гутулы-то у тебя совсем прохудились! Да, встретила бы своего суженого — не ходила бы в рваных. Как бы все-таки узнать, жив ли он? Нам-то, старикам, с такой помощницей идти хорошо.
— Я ведь не сразу решилась идти с вами обратно, сначала думала остаться в Хурэ...
— А как же отец? Ему без тебя совсем плохо придется!
— Знаю. Вот вспомнила об отце и решила возвратиться.
Другой караванщик, прислушавшись к разговору, вышел из палатки.
— Выходила бы ты за кого-нибудь из своих мест, оно и лучше было бы. У женщины без мужа характер портится. Что ей остается? С собакой целоваться!
«До чего неприятный старик этот Янда-гуай. Не любит он людей!» — подумала девушка.
— Хорошо нам, старым, быть умниками перед человеком, у которого горе, — вступил в разговор третий старик, сидевший в палатке.
Когда Гунчинхорло взяла ведро и пошла за водой, один из сидевших у костра язвительно заметил:
— Наш Янда совсем как юноша! Уж не собирается ли он на молоденькой жениться?
— Да если б и собирался, то какую-нибудь трясогузку не взял бы, выбрал бы себе порядочную, — возразил Янда.
— А старуху свою бросил бы? — спросил старик, сидевший в палатке.
— Знаешь пословицу: «Заглядишься на лань, последнего быка потеряешь», — засмеялся первый.
— Женщина в старости ведьмой становится, от ее болтовни уши вянут. С такой даже пройтись рядом неприятно. Только и знает, что ругается да молитвы шепчет. — Сочтя, что разговор принял интересное направление, Япда пригладил свои жиденькие волосы, прищурившись, откашлялся, отрывисто хохотнул и продолжал: — Вы-то, черт бы вас побрал, разве муж-чипы! Говорите «женщина», а сами даже по знаете, что это такое. Ослы вы старые! Вот я, когда был молодым, досыта потешился с хорошенькими бабенками! Была одна, по имени Шузандай, дочка Ца-нойона. Славилась красотой не только в нашем, но и в окрестных хошунах. Вот уж с ней я позабавился! Без ума была от меня. И я ее до сих пор забыть не могу.
— Это старуха Цэвэга, что ли?
— Нет, нет!
— Нет, говоришь? А ведь ее тоже зовут Шузандай.
— Да ну тебя к черту! Мало ли кого как зовут!
Поняв, что заврался, Янда встал, подошел к костру и прикурил от уголька. Поднимаясь, он как бы ненароком оперся о колено Гунчинхорло. Та в смущении отпрянула, и Янда, потеряв опору, упал на четвереньки.
— О, черт побери! — пробормотал он с досадой и ушел в палатку.
А старик, сидевший у костра, продолжал прежний разговор:
— Для меня моя старуха и теперь дорога, как в молодости. Когда уезжаю, всегда так скучаю! Не хватает мне ее.
— Идите чай пить, дядюшки! — позвала Гунчинхорло.
Все трое, каждый со своей пиалой, уселись у входа в палатку и с наслаждением принялись пить горячий чай.
— Янда! — снова начал один из караванщиков. — Ты вроде помоложе нас, сходил бы в аил, что виднеется вон там, принес бы немного молока. А то что же мы пьем пустой чай, незабеленный!
— Ну, по возрасту-то вы меня моложе. А вот что касается ходьбы, тут я действительно попроворнее любого из вас.
— Ну чего ты все хорохоришься, клюка колченогая! Распустил язык! Ну-ка, подойди ко мне, посмотрю я, кто ты есть — мужик или баба...
— Но-по! Не кипятись, а не то я живо с тобой разделаюсь. У меня ведь знаешь как: «На пиру три куплета спою, на игрище троих поборю!» — Янда встал во весь рост и расправил плечи.
— Ну вас, совсем из ума выжили! — воскликнул третий. — Вы этак палатку, пожалуй, завалите! — И, держа в руке пиалу, он поспешил отойти подальше от спорщиков.
А Янда принял борцовскую стойку, неожиданно сделал выпад и, схватив противника за ногу, повалил его. При этом штаны у него сползли, на пояснице обнажилась полоска изрезанной шрамами кожи.
— Ну-ка, подайте воды! — крикнул Янда.
— Эй, что ты делаешь? У меня же сердце лопнет, что скажешь тогда моей старухе? Пусти! Экий ты медведь, черт старый! А тело-то отчего у тебя в рубцах?
— Это меня так собаки да нойон разукрасили.
Старик подал руку упавшему, помог подняться. А Янда продолжал свой рассказ:
— Повздорил я как-то с нойоном, ну, меня и отделали. Еле домой приполз, а там меня свои же собаки еще искусали, и старуха добавила дома когтями своими...
— Ну ладно, давайте укладываться. Завтра утром рано в путь.
Они похлебали мучной затирухи, заправленной кусочками вяленого мяса, и улеглись. А Гунчинхорло тем временем собрала и вымыла посуду. Потом постелила на улице возле палатки кусок войлока и тоже легла.