— Эй, — сказал всадник, — какой станицы? Подай огня!
Славным боевым делам Первой Конной армии художник Б. Греков посвятил целую галерею картин. На его полотнах запечатлены походы, битвы советских конников, их боевой быт. Один из боевых эпизодов изображен на картине "Ночная разведка".
— А ты кто такой?
— Не видишь?
Всадник наклонил к бойцу плечо. Полковничий погон блеснул при свете луны. Все ясно. Офицерский разъезд наехал впотьмах на красноармейскую стоянку и принял ее за своих. Значит, белые близко. Терять время нечего. Буденный осторожно выехал из темноты и поднял маузер. В предрассветной тишине хлопнул выстрел. Полковник упал. Бойцы вскочили. Офицерский разъезд был схвачен.
— По коням! — закричал Буденный.
Через минуту пять с половиной тысяч бойцов уже были верхом. А еще через минуту вдали в первых лучах степного росистого солнца встала пыль приближавшейся кавалерии белых. Семен Михайлович приказал разворачиваться. Заговорили три батареи четвертого конноартиллерийского дивизиона. Начался бой.
…Вспоминая об этом эпизоде, Семен Михайлович сказал однажды, задумчиво улыбаясь:
— Да. Пять с половиной тысяч бойцов, как один человек, спали вповалку на земле. Вот стоял храп так храп! Аж бурьян качался от храпу!
Он прищурился на карту, висевшую на стене, и с особенным удовольствием повторил:
— Аж бурьян качался!
Мы сидели в кабинете Буденного в Реввоенсовете. За окном шел деловитый московский снежок.
Я представил себе замечательную картину. Степь. Ночь. Луна. Спящий лагерь. Буденный на своем Казбеке. И за ним, в приступе неодолимого сна, трясется чубатый смуглый мальчишка с пучком вялого мака за ухом и с бабочкой, заснувшей на пыльном горячем плече.
1933
ЛЕОНТИЙ РАКОВСКИЙ
ФРОНТОВАЯ АЗБУКА
Апрельским утром в Перво-Константиновку вошли красные казаки дивизии Примакова.
За последние полгода жители села уже привыкли к военным постоям. Перво-Константиновку занимали и белые и красные. Но теперь белых накрепко прижали к самому Перекопу.
Вошедшая в село "Червоная" казачья бригада разместилась на всегдашних, обжитых всеми постояльцами, местах: штаб занял половину поповского дома с окнами, выходящими в сад. А казаки заполонили своими конями и тачанками широкий двор школы, стоявшей на краю Перво-Константиновки. Коновязи, устроенные сразу же за школьным забором, охватили школу с трех сторон. Всюду были кони и кони, кони и люди.
В школу конники внесли седла, вьюки, шинели, подсумки, винтовки. В классе сразу запахло сыромятью сбруи, конским и человечьим потом, махоркой и порохом.
Парты сбили в один угол, поставив их друг на дружку. Видавшую виды, уже порядком порыжевшую черную классную доску придвинули к самой печке.
Передвигать ее взялись двое: безусый молодой казак Дубовик и седой сутуловатый Костенко.
— Глянь: на доске что-то написано, — заметил молодой.
— Разве не видишь что? Написано: "Да здравствует…" — ответил пожилой.
— А это о ком же? Кто — "да здравствует"?
— Неизвестно: дальше, видишь, стерто. Может, еще врангелевцы написали. А ты что, хлопец, читать не умеешь? — удивился Костенко.
— Да я неграмотный, — потупился молодой.
— Почему?
— Не вышло учиться. Батю на фронте герман убил. Мы остались с маткой. Не до школы тут. А ты, дядя, может, еще и писать умеешь?
— Умею.
— А ну напиши что-нибудь, — попросил Дубовик и протянул товарищу огрызочек мела, лежавший в желобке доски.
Костенко взял мел и, старательно выводя букву за буквой, написал: "Смерть буржуям".
— Что ты написал? — смотрел то на доску, то на товарища Дубовик.
— Смерть буржуям, — подсказал кто-то из конников.
— Смерть буржуям, — повторил Костенко.
— Вот это — да! Правильно! — улыбался довольный Дубовик. — А почему так долго писал про смерть?
— А что?
— Да смерть — она ведь короткая…
— Ну не скажи, брат. Смотря какая смерть. Ежели беляк рубанет тебя, как полагается, с потягом, и рассечет тебя, ровно кочан капусты, пополам, это одно. А ежели ткнет пикой в печенки-селезенки, намаешься, пока помрешь…
— Костенко неверно написал, — подошел к ним веснушчатый казак. — Тут надо вот еще что. — И он поставил после слов "Смерть буржуям" восклицательный знак.
— А это что такое? — смотрел на обоих грамотеев Дубовик.
— Это восклицательный знак. Он означает: говорю от чистого сердца, — объяснял веснушчатый.
— Так, так, — соглашался Дубовик, хотя ничего не понимал.
— А есть, брат, еще знак вопросительный. Он вот как пишется, — сказал веснушчатый и изобразил на доске крючок.
— А вопросительный зачем? Когда, стало быть, еще неясно: помрет человек или нет? — спросил Дубовик.
— Да не то! Знак вопросительный не обязательно ставится, когда говорят о смерти. Можно и в жизни его приспособить. Например, я спрашиваю: "Дубовик, кто у тебя родился — сын или дочь?"
— Чудно! — хохотал неженатый Дубовик, мотая головой. — Хоро шо это — быть грамотным!
— Ну как устроились, товарищи? — спросил, входя в класс, комдив Примаков.
Комдив был удивительно молод — чуть постарше двадцати лет, — бритоголов и быстр.
За ним шел такой же молодой, только отпустивший широкую черную бороду, комиссар и по-настоящему старенький, в очках и линялой сатиновой рубашке, здешний учитель Петр Семенович, которого в селе звали просто "Семенычем".
— Устроились на славу!
— Подходяще устроились, товарищ комдив! — весело отвечали из разных углов конники.
— Будьте осторожны, товарищи, с окнами, не разбить бы стекол. Парт не ломайте — ребятишки по осени сядут за них учиться, — говорил комдив, оглядывая класс.
— Хорошо, что парты составлены в угол, — одобрительно заметил учитель, озабоченно смотревший на свое школьное имущество.
— Товарищ комдив, а вот мне еще за партой не довелось ни разу сидеть. Как бы это и нам немножко подучиться грамоте, — несмело обратился к Примакову Дубовик. — Пока наша бригада находится в лезерве, можно было бы… Пусть бы товарищ учитель позанимался с нами…
Дубовика со всех сторон поддержали красные казаки:
— Верно! Хорошо бы хоть трошки подучиться!
— А то ни карту тебе прочитать, ни какой документ…
— К тому же теперь школа не работает, и товарищ учитель свободен!
Старик учитель стоял, смущенно улыбаясь.
— Что ж, по-моему, хлопцы говорят дело, — оживился комдив, глядя на комиссара. — У них есть несколько дней — потом надо будет сменять вторую бригаду у хутора Преображенского. Попросим Петра Семеновича помочь нам. Верно?
— Попросим, — согласился комиссар.
— Я с полным удовольствием, — сказал Петр Семенович. — Только как же они будут учиться, если вон пушки палят?
— А мы, дорогой товарищ, до пушек привычные, — ответил за всех Костенко. — Под пушками мы не только что, а даже спимо!..
— Да, пушки нам нипочем, — улыбнулся Примаков. — Научите их чтению и четырем правилам арифметики!
— Вот-вот, товарищ комдив, и в этой самой арихметике мы тоже не очень, — признался Дубовик.
— Времени маловато, товарищ комдив, — почесал затылок учитель.
— А мы устроим, так сказать, вроде ускоренного выпуска, — улыбался Примаков. — У них не будет никакой службы, никакой работы, кроме азбуки.
— Постараюсь, товарищ комдив. Могу заниматься хоть целый день.