— Как это не слышно? — возразил я, радуясь, что сбил с Моськи гонор. — На днях там даже конференция по культпоходу проходила. И решение было.
Максим растерянно поморгал глазами и виновато ухмыльнулся.
— Ну да. Это было без меня. Я в эти дни отлучался. По спецзаданию начмила… — Он позвал дожидавшегося на крыльце Комарова и, когда тот вошел, сердито сказал: — Слушай, как же это? Они ж не просто ломают, как ты брехал, а заброшенный дом в клуб переделывают. Культпоход!
Комаров приложил руку к груди и поклонился милиционеру.
— А где у них на это разрешение?
— Это какое такое разрешение? — возмутился Максим. — Разве на Советскую власть мы просили у вас разрешения?
— Я не в том духе, — поспешил Комаров, снова сгибаясь. — Школа принадлежит церкви.
— Школа принадлежит народу, — вставил я. — Народ ей хозяин.
— И требуется разрешение церковного совета, — продолжал мельник, будто не расслышав меня. — А они самочинно. И начальник милиции приказал…
— Хватит, — перебил Музюлев. — Знаю, что начальник приказал. Ступай и жди… — А когда Комаров вышел, гаркнул: — Прррекратить анарррхию!
Я отказался подчиниться. Выпуклые глаза Моськи опять пришли во вращательное движение.
— Арррестую! — снова заорал он, хватаясь за кобуру. — Сейчас же арррестую!
— Не имеешь права! — крикнул я, стараясь тоже вращать глазами. — Я секретарь ячейки. Без райкома не имеешь права!
Отпор озадачил Музюлева. С минуту он молчал, вперив в меня лупастые, уже не вращающиеся глаза. Потом как-то сник, переступил начищенными сапогами.
— Что ж мне делать с тобой? — досадливо спросил он. — Начмил приказал прекратить и арестовать. А ты не прекращаешь и не арестовываешься? Как же быть?
Мелькнула заманчивая мысль. Выиграть время, чтобы больше сделать. И не раздумывая дальше, я сказал:
— Могу выручить по-дружески. Поеду с тобой к начальнику. Но поеду добровольно, а не арестантом.
— Вот и хорошо, — обрадовался Музюлев. — Я знал, что мы сладимся. Свои же люди. Поедешь и сам расхлебаешь кашу. А то начмил меня вместо тебя посадит.
— Только уговор, — предупредил я. — Ребята будут продолжать культпоход.
Максим решительно махнул рукой.
— Валяй, бррратва! Пррродолжай культпоход!
И выбежал из школы. А я принялся охорашиваться. Торопиться было некуда. Да и пусть мельник позлится. Уж он-то сидит теперь в своем фаэтоне как на иголках.
Андрюшка старательно смахнул с меня пыль картузом. Маша вытерла платком мое лицо. Платок сразу стал серым. Ее же гребешком я зачесал волосы.
— А вы тут нажмите, — сказал я ребятам, смотревшим на меня так, как будто я отправлялся на казнь. — Чтобы поскорее закончить…
Только после этого, не спеша и вразвалку, как ходят независимые люди, я двинулся к выходу. Комаров и Максим дожидались в тарантасе. Мельник кнутовищем показал на козлы.
— Садись там.
Я покачал головой.
— Там не сяду. Не работник. Сами садитесь там.
Комаров весь затрясся от злости.
— Садись, тебе говорят!
— Нет! — решительно заявил я. — Там не сяду. Не мое место.
Максим тоже рассердился.
— Ну, что пристал? — остановил он мельника. — Он же и правда тебе не работник. Так садись сам туда и погоняй.
Скрипнув зубами, Комаров полез на козлы. Я же уселся рядом с Музюлевым. И сразу почувствовал себя наверху блаженства.
— Поехали! — предложил Максим, ткнув мельника в спину. — Да поживей! А то начмил соскучится…
Комаров взмахнул кнутом. Испуганно всхрапнув, жеребец с места рванулся рысью.
Несколько лет Максим Музюлев провел в бродяжничестве. Вдоль и поперек исколесил он русское черноземье, побывал во многих городах Украины и Кавказа. Чего искал непоседливый Музюлев, так и осталось тайной. Скорее всего легкой и красивой жизни, до которой был охотник. Но жизни красивой и легкой нигде не оказалось. Это было время послевоенной разрухи, страна только вставала на ноги. И Максим вернулся домой в родную Знаменку, где жила мать.
Остановился Музюлев у первого плетня и залюбовался знакомым с детства селом. А оно уже купалось в синих сумерках. Белые хаты, рядами тянувшиеся вдоль улиц, погружались в дремоту и неярко поблескивали окнами. Кое-где на дальних огородах дымили костры. Наверно, там ребята жгли ботву и пекли картошку. По бурому выгону за селом медленно двигались подводы. Последние пахари возвращались с поля. Над высокими дубами у Комаровского пруда черными тучами кружили грачи. Даже тут, в конце верхней улицы, ухо улавливало их карканье. А на золоченых крестах церкви, властно возвышавшейся над селом, догорали последние отблески вечерней зари.