Засмотревшись, Максим не слышал, как подкрался к нему мирской бык. И очнулся, когда тот с ревом бросился на пришельца. Должно быть, разъярили коровьего властелина красные галифе, ладно сидевшие на Максиме. Может, чем-то не потрафила и гитара, на бархатной ленте переброшенная за спину незнакомца. Как бы там ни было, а бык самым определенным образом намеревался вспороть Музюлеву живот. Но того это, конечно, не устраивало. И завязалась неравная борьба.
Схватив быка за рога, Моська всей тяжестью повис на них. Бык же, стараясь сбросить человека, яростно мотал головой. Видя прямо перед глазами красные штаны, он ревел. Максим же, цепко держась за рога, метался из стороны в сторону. Малейшая ошибка могла привести к катастрофе. Но Музюлев был не из трусливых. Он не терялся даже в минуты страшной опасности. Не растерялся он и теперь. Изловчившись, он схватил быка за ноздри и вонзился ногтями в скользкую и нежную переносицу. Взревев, бык попятился назад. И задними ногами угодил в яму, из которой брали глину. Воспользовавшись этим, Музюлев подбежал к быку сзади и с силой ударил его сапогом. Бык выпрыгнул из ямы и хотел было снова наброситься на красные галифе, но было уже поздно. Максим схватил его за хвост у самого корня и заорал во все горло:
— Урррааа!
Этого бык уже не мог вынести. Спасаясь бегством, он со всех ног бросился по улице. Музюлев же, продолжая кричать «ура», во весь опор несся за ним. В сгущавшемся сумраке мелькали красные галифе. А гитара за спиной бренчала всеми семью струнами.
У переулка бык вдруг круто свернул. Не удержавшись, Моська сорвался с хвоста и кубарем покатился по земле. Поднялся в жалком, даже непристойном виде. Гитара обломками висела на шее. А галифе лопнули сразу на обеих ягодицах.
Так Музюлев вернулся на родину. Над этим долго потешались. Но сам Максим не очень сокрушался происшедшим. Через некоторое время он поступил в милицию и получил новое форменное обмундирование. Красные же галифе распорол по швам и заставил мать сшить в полотно. Полотно прибил к палке. И в первый же революционный праздник, а это был день Октябрьской революции, вывесил этот флаг над крыльцом хаты. А только недолго красная тряпка трепыхалась на осеннем ветру. На другой день к Музюлевым явился Лобачев, председатель сельсовета. И потребовал немедленно снять штаны.
— Не то я вынужден составить протокол. И привлечь тебя к ответу за оскорбление Советской власти…
Максим недоуменно пожал плечами и подчинился. А потом завернул в красный лоскут осколки гитары, перевязал струнами и закопал в землю. И кто знает, может быть, вместе с остатками бродяжничества захоронил он и ту часть души, которая так долго не давала покоя?
Обо всем этом я вспомнил, сидя в комаровском тарантасе рядом с Музюлевым. Вскоре тарантас подкатил к милицейскому дому и остановился у главного подъезда. Максим первым спрыгнул на землю и приказал нам следовать за ним. Я двинулся в обход лошади, беспокойно бившей копытом. Внезапно лицо полоснула боль. Я схватился за щеку и увидел, как осклабился мельник.
— Да стой же ты, дьявол! — выругался он, вожжами осаживая жеребца. — Не то еще раз огрею!..
Да, он умело огрел его. Так огрел, что обжег и меня. Щека пылала, как разрезанная. Но я ничем не показал боли. Пусть не ждет, что комсомолец расплачется. Этого никогда не будет.
В передней за столом сидел молоденький милиционер и двумя пальцами тыкал в пишущую машинку. За дверью с табличкой «Начальник И. М. Малинин» слышались голоса. Музюлев докладывал о Знаменской операции. В результате этой операции в райотдел милиции доставлены представители враждующих сторон.
В переднюю вошел и Комаров. Присел на скамью у самой двери кабинета, благоговейно сложил руки на коленях. А я стоял у окна и с тяжелым чувством ждал. Лицо горело, обида сжимала горло. Но я старался не показывать возмущения. И прятал щеку от мельника. Конечно, он ударил умышленно. Но пусть лучше думает, что промахнулся.
Из кабинета выбежал Музюлев. Оставив дверь открытой, он кивнул мне:
— К начальнику!
Я вошел в комнату и увидел огромного человека. Затянутый в ремни, он стоял за столом и строго смотрел на меня. Длинные рыжие усы его шевелились, а большой живот чуть ли не лежал на столе. Ноги мои сразу отяжелели, а по спине волной прокатился холод.
— Что стал? — сказал начальник густым басом, не предвещавшим ничего хорошего. — Шкодить мастер, а отвечать — в кусты! А ну подойди, подивлюсь…
Ноги кое-как пододвинули меня к столу, а глаза со страхом уставились в мясистое лицо. Еще раз, оглядев меня, начальник сердито сказал: