— Ладно уж, достань, — сдался поп. — И мне налей. А то и правда не скоро уснешь. Перебил сон, олух царя небесного.
Звякнуло стекло, забулькала жидкость. И снова голос Лукьяна:
— За господа бога, спасителя нашего!
Закурлыкали глотки, зачмокали губы. Крякнув, отец Сидор сказал:
— Достань-ка по просвирочке. Раз уж выпили, надо и закусить.
Медленное и громкое чавканье. И утробное гудение пономаря:
— А как вы обвели паству-то. Ведьма, крестный ход и дождь. Всем чудесам чудо. Закоренелые грешники и те перекрестятся.
— Не богохульствуй. Дождь не от одного прибора, а и от молитвы. — И прошаркал мимо нашего изголовья. — А ну-ка, взглянем на него. На что показывает? Может, на бурю? — И тревожно: — А где же он?
— Я спрятал в тайник.
— Фу ты, дьявол! А я уж испугался. Зачем спрятал-то?
— Для надежности. Ну, как кто увидит?
— Да кто ж тут увидит? Кроме нас с тобой, сюда никто не заходит. Нет, нет! Достань сейчас же! Или пропил уже?
— Что вы, батюшка? Как можно пропить его? Это же не икона какая-нибудь, он же дороже любого святого. — И, протопав куда-то, вернулся на место. — Вот смотрите. Целехонький. И показывает на «ясно».
— Повесь на стену. И пускай висит. Он должен быть на воздухе. А в тайнике может задохнуться и испортиться.
— Молитва молитвой, — сказал Лукьян, пройдя куда-то. — А главное все ж таки он. Он выручил нас. Сколько в воскресенье народу-то набилось? И касса наша сразу пополнилась. И будет пополняться от праздника к празднику. Только меня уж не обделите, батюшка. Совсем оскудел раб божий.
— Пропиваешь много. На баб несоразмерно тратишься. Сколько увещевал тебя? Укроти плоть. Чаще молитве предавайся. А ты все не внемлешь гласу мудрости. И в делах рвения не показываешь.
— Как же не показываю? Все как есть исполняю.
И ваши прихоти и Комаровские. Намедни набат по приказу бил. А как бил-то? На взаправдашнем пожаре так бы не старался. И за то чуть в темницу не угодил. Насилу выпутался.
— За то хвала тебе… — И звонкий, продолжительный зевок. — Разливай остальное, что ли? Долакаем и пойдем. А то еще и матушка примчится.
Снова звякнуло, забулькало, закурлыкало. А затем крякание, сопение, чавкание. И елейный голос отца Сидора:
— Прости нас, господи! Не накажи за слабость, грешных! Ибо в слабостях наших — наши радости!
— Аминь! — врастяжку пробасил Лукьян, точно был на клиросе. — Слава нашему создателю! И вам благодарность, батюшка!
Робкий луч скользнул по крашеному полу и метнулся в сторону. Глуше и глуше шаги. Стук, лязг железа. И натужная тишина. Я пошевельнулся, но Клавдия не выпустила меня.
— Подожди. Может, притаились?
И мы продолжали лежать. Прошло еще немало времени. Клавдия достала зажигалку, глянула на часы.
— Уже, должно, светает.
Я осторожно вылез из-под стола. Густая тьма поредела. То ли в самом деле рассветало, то ли тучи на небе рассеялись! Глаза различили на стенах иконы. Под одной из них поблескивал металлический круг. Это был барометр. Я показал Клавдии на него и прошептал:
— Вот он. Можешь взять.
Клавдия сняла барометр с гвоздя и подала мне. Я торопливо отшагнул назад.
— Сама выноси.
Клавдия завернула барометр в головной платок и, блеснув глазами, сказала:
— Пошли, провожатый!
Осторожно передвигаясь в полутьме, мы вышли в левое крыло. Тут только я понял, что поп и пономарь вошли в церковь через правую боковую дверь. А пройди они через левую, вряд ли мы отделались бы так легко. Дверь-то оставалась незапертой. Но я не сказал о своей догадке Клавдии. Она и без того немало натерпелась за эту ночь.
Лобачев долго вертел в руках барометр. Потом положил его на стол и пытливо глянул на меня.
— Так говоришь, никто об этом не знает?
— Никто, — подтвердил я. — Кроме нее и меня.
Лобачев одобрительно кивнул.
— Скажи, до чего додумались! Нет, не простаки наши идейные противники. Даже наукой и техникой не гнушаются. Все ставят на службу богу. — И, кивком показав на платок, который я сжимал в руках, спросил: — Ее, что ли?
— Ее.
— Ну да, ее, — поверил Лобачев. — Сам видел. Как-то проходила в нем. Горошинки запомнились. А ты верни его. И поблагодари.
Мне не терпелось узнать, что собирался он делать с барометром. И я, улучив момент, спросил:
— А когда начнем разоблачать их?
— Как разоблачать?
— Ну, так. Когда барометр этот покажем людям и обман раскроем?
Лицо Лобачева потемнело, брови насупились.
— А чем мы докажем, что он ихний?
— А чей же еще?
— А если они скажут, что мы сами купили его? Кому поверят, нам или им?