— А нового батюшку не ждут?
— Рады бы, да нет охотников. Приход-то подмоченный…
В дверях показался Комаров.
— Ну как он?
— Ничего, — ответила Клавдия. — Я смазала ранки йодом. Еще немного, и совсем успокоится.
Комаров кивнул головой, отшагнул назад и закрыл дверь. Клавдия присела рядом, обдала меня винным запахом.
— Слушай, что скажу, — зашептала она. — Ты сдери с него, отца-то, за этого Джека. Тыщу рублей потребуй. И он отдаст. У него есть деньги. Не упускай случая. Законные отступные…
Я встал, оттянул повязку, чтобы не душила.
— Ты что же, отца разорить хочешь?
В темных глазах Клавдии сверкнул огонь.
— Если бы я только могла. Его собственность закрыла мне все пути. — И опять озорным полушепотом: — А ты не зевай. И требуй свое. Ну, тыщу не даст. За тыщу он скорее повесится. А полтыщи…
— Спасибо, — прервал я. — А теперь мне нужен отец…
Мы вышли в столовую. Комаров стоял у окна, выходившего на мельницу, и пальцами барабанил по подоконнику. Заслышав шаги, торопливо обернулся и состроил приветливую гримасу. Лапонина не было и в помине. И стол пустовал, будто жадный сват прихватил все с собой.
Я без приглашения присел и достал списки недоимщиков.
— Задолженность в селькрестком. Сто двадцать рублей. Как председатель кресткома я прошу…
— Хорошо, хорошо, — сказал Комаров, присаживаясь напротив. — Сейчас разберемся. Кажется, я уже платил эти деньги. И помнится, тогда было не сто двадцать, а тридцать.
— Не знаю, сколько было тогда. Говорю, сколько теперь. И требую немедленно уплатить. Все сроки истекли. И мы имеем право подать в суд.
— Зачем же в суд? — сказал Комаров. — Только надо уточнить. С меня полагалось тридцать. И я уплатил.
— У вас есть квитанция?
— Конечно, есть.
— Предъявите.
— Документы у жены. А она в отъезде. Потерпи несколько дней.
— И дня не могу. Платите или расписывайтесь в отказе выполнить решение общего собрания… Сто двадцать. И кончим разговор.
Комаров сжал пальцы в кулаки и с минуту мрачно смотрел на меня. Потом чуть повернулся к дочери, стоявшей у стены.
— Принеси… Сто двадцать…
Клавдия перешла столовую и скрылась в соседней комнате. И почти тотчас вернулась с пачкой бумажек в руке.
Я пересчитал деньги и выписал квитанцию.
— Теперь вот еще что, гражданин Комаров… — У Клавдии по лицу разлилась торжествующая улыбка. — Вы должны продать для бедноты хлеб. Понятно, по госцене. Пятьдесят пудов муки. Это не требование, а просьба.
Мельник сжал тонкие губы. Так сидел он несколько секунд. Потом через силу усмехнулся и сказал:
— Хорошо, продам. Пятьдесят муки. И по госцене. А только на просьбу — просьба. Не заявлять, что тут случилось. Я говорю про собаку, будь она неладна.
Я спрятал список и встал.
— Можете не волноваться. Жаловаться не будем. Мы не такие уж кляузные…
За калиткой Клавдия, сощурив глаза, спросила:
— А почему не потребовал отступного? Подвоха, что ли, испугался?
— Ничего не испугался, — ответил я. — Просто не нуждаемся. И не принимаем подачек. А кроме того… Тебя стало жалко. Ну, как дознается, что ты надоумила.
Клавдия хотела что-то возразить, но я круто повернулся и, не простившись, зашагал прочь.
Когда вдовы вымели амбар и побелили закрома, мы с Митькой Ганичевым на его лошаденке отправились на мельницу. Комарова нашли наверху, у бункеров. С карандашом за ухом и тетрадью в руках, он командовал мужиками, таскавшими мешки с зерном.
Улучив момент, когда мельник остался один, я попросил его отпустить муку.
— Какую еще муку? — сердито спросил тот. — В чем дело?
Я дотронулся до повязки на шее. Комаров скрипнул зубами и выбросил вперед руку.
— Деньги!..
Я положил ему на ладонь приготовленные бумажки. Мельник сунул их в карман и сказал работнику:
— Пятьдесят… Кресткому… — И про себя сквозь зубы: — Черт бы его побрал!
Работник махнул нам ключами и двинулся к сараю, обсыпанному со всех сторон мучной пылью. Там, кивнув на пузатые чувалы, он сказал:
— В каждом — пять пудов. Тару возвернуть нынче же…
Сцепив руки, мы с Митькой подставили их под чувал, свободными ухватили за его углы и понесли к подводе. Так один за другим уложили пять мешков. Пообещав работнику скоро приехать за остальными, мы помогли лошади выбраться на греблю. По накатанной дороге колеса нагруженной телеги покатились легко и весело. И все же Митька не решился сесть на воз, а шел рядом, подбадривая лошаденку понуканием. Я же плелся позади, поглядывая на затянутый ряской пруд. Вода в нем стояла неподвижно и казалась зеленой. По ней, как по льду, скользили какие-то длинноногие насекомые. Высокие вербы безмолвно тянулись ввысь. Опавшая с них листва застилала греблю, густо плавала в воде.