Страсти и интересы правят миром в эпохи спокойствия. В часы великих исторических свершений идеи и чувства берут верх и неотвратимо влекут человека к великой цели. Такой час настал для Франции, когда после взятия Бастилии грандиозное движение федераций всколыхнуло всю страну. Это был час чистоты и иллюзий, мечты о братстве. Иллюзия, тем не менее, была благотворной, ибо именно она создала родину для нас всех. В феодальных государствах человек чувствует себя комком земли на родной грядке. Он принадлежит замку или церкви, он пленник своего города, своей провинции. Вдруг он поднял голову и за стенами, окружающими Бастилию, в первый раз увидел Францию. Человек протянул руку человеку, провинция – провинции. Всюду – за городскими стенами, на берегах рек, под открытым небом – толпы, украшенные цветами, спешат приветствовать эту Францию на алтарях из травы. Хватит провинции, да здравствует Франция! Это клич Дофине. Он проносится от Бретани до Лангедока, от Роны до Рейна. Эльзас отвечает на него с энтузиазмом, и его ответ докажет, что в современном мире гражданство – дело свободного выбора, этический принцип, перевешивающий неизбежность лингвистики и традиций. Как и все провинции Франции, Эльзас пострадал от революционных бурь, но он вышел из них наиболее преданным Франции, чем какая-либо иная провинция востока и севера страны. Среди событий этого времени, оставивших заметный след в памяти эльзасцев, на первое место, безусловно, следует поставить историю создания Марсельезы , первого трубного призыва на защиту Отечества, прозвучавшего накануне великих войн, которым суждено было длиться более двадцати лет. Напомним лишь основные эпизоды этого события.
Весной 1792 г. Эльзас находился в состоянии обороны, руководимый приказами маршала Люкнера. Война с Австрией была неизбежной. Страсбург был охвачен патриотическим подъемом. Под руководством мэра города, Дитриха, там создавались отряды добровольцев. Дитрих был одним из тех преданных, убежденных и самоотверженных магистратов, именами которых полна история Страсбурга. Покровитель наук и искусств, блестящий оратор, он представлял собой превосходный образец человека XVIII столетия. Его салон можно по праву назвать клубом эльзасских патриотов. 24 апреля была объявлена война Австрии. Дитрих устроил для добровольцев, среди которых был и его старший сын, прощальный обед. На следующий день страсбургский батальон должен был отправиться на Рейн. Ситуация была напряженной, настроение у всех соответствовало моменту. Все чувствовали, что для защиты молодой свободы придется сражаться со всей старой Европой. Дитрих, произнеся несколько подходящих к случаю слов, обращенных к молодым людям, многим из которых было по пятнадцать-шестнадцать лет, выразил сожаление, что нет песни, чтобы вела их в бой.
Роже де Лиль, молодой способный офицер, присутствовавший на обеде, был дворянином из района Юры. В чертах его лица, сохраненного для нас медальонами работы Давида д’Анжера, больше благородства, чем энергии. Все в его облике говорило о том, что он натура серьезная и глубокая. В салоне Дитриха, где он обычно аккомпанировал на скрипке дочерям мэра, его знали больше как музыканта, чем как поэта. В тот же вечер, вдохновленный словами патриота, взволнованный происходящим, полный энтузиазма горячей молодости, он на одном дыхании создал слова и мелодию гимна, даровавшего ему бессмертие. Сам он не смог ничего рассказать нам об этом вечере, когда голос родины заговорил в его собственном сердце и призвал всех ее детей к оружию под грохот вражеских пушек. Как это ни странно, но за всю свою оставшуюся жизнь он не совершил ничего такого, что могло бы выделить его из толпы. Но в ту ночь его существом завладел дух новой Франции. Пылающие строфы хлынули из его сердца вместе с потрясающей мелодией, взывая к небу, к возвышенным чувствам. Случившееся на другой день навсегда вошло в историю. Поэт в первый раз читал стихи и исполнял гимн своим друзьям. Старшая дочь Дитриха аккомпанировала, Роже пел. «Когда звучал первый куплет, – вспоминает Ламартин, – лица присутствующих побледнели; на втором куплете из их глаз потекли слезы; при звуках последнего куплета произошел взрыв восторженного энтузиазма. Мать, дочери, отец и молодой офицер рыдали в объятиях друг друга. Гимн был обретен». [11]
Судьба этой песни тяжела и полна странностей. Ни Дитрих, ни Роже де Лиль не могли представить себе ни того, чему будет служить гимн, сочиненный в порыве чистого энтузиазма, ни того, что станет с ними во время революционных бурь. Военная песнь рейнской армии (именно так назвал свое произведение автор, и под этим названием песня была обнародована) назовется Марсельезой , поскольку парижане впервые услышали ее в исполнении марсельцев. Но прежде чем она повела добровольцев к победам при Вальми, при Жеммапе и Флери, она должна была прозвучать 10 августа, при штурме Тюильри. Гимн защитников Отечества стал также гимном Террора. Богами было предначертано, что этот гимн будет связан с доблестями и преступлениями, что ему суждено лететь в облаках и волочиться в грязи. О ирония человеческих деяний! Два года спустя Роже де Лиля обвинили в роялизме, и преследователи, гнавшиеся за ним через Альпы, пели Марсельезу , требуя его голову. Что же касается Дитриха, либерала, преданного конституции, он искупил на эшафоте свою смелость и преданность идеалам. Вспомним его последние слова. Они отразили одновременно и поразительное благородство его характера, и величие эпохи: «Если мне суждено погибнуть, – крикнул он своим детям, – это принесет вам горе. Но поступайте так, как поступал ваш отец: любите родину до конца. Отомстите за меня, продолжив защищать ее со всей храбростью, на которую вы способны». Давайте припомним, что по мысли автора и тех, кто поздравил его первыми, Военная песнь рейнской армии была гимном защитников Отечества. Приписывать ей другое значение значит обесценивать и унижать ее. Обезображенная во время гражданской войны, она осталась благородной и великой в устах наших армий, защищавших наши земли. В день, когда эта песня вновь зазвучит в городе, где ее создали, республика отдаст свой долг надеждам родины. Но пока статуя Страсбурга облачена в траур, Марсельезе суждено звучать в сопровождении похоронного барабана.