Конечно, в отличие от одного полномочного типа, ставшего историческим мусором, Зощенко себе не позволял хотя бы в шутку намекнуть на свое величие, а уж тем более на бессмертие. Совесть не позволяла. Он был человек в высшей степени совестливый. И сам он был при этом человеком очень мнительным. Красивый, одетый «с иголочки», очень остроумный – однако чрезвычайно мнительный. И от депрессии Зощенко тоже нередко страдал. Писал, правда, все равно больше о любви, чем о смерти. Хотя и о смерти тоже – пытаясь понять, что она такое и по каким причинам человек «внезапно смертен», какие скрыты за этой внезапностью трагические случайности:
«Тем более, повторяем, какой уж там смех, если одна дама потонула. Она потонула в реке. Она хотела идти купаться. И пошла по бревнам. Там, на реке, у берега, были гонки. Такие плоты. И она имела обыкновение идти по этим бревнам подальше от берега для простору и красоты и там купаться. И, конечно, потонула».
Философски Зощенко подходил и к самой жизни, к ее ожидаемым и неожиданным проявлениям. Как в период торжества социалистических товарно-денежных отношений, так и в глобальном срезе исторического процесса. И некоторые усматривали в этом кое-какие завуалированные намеки на величайшего из всех народных отцов, каким был И.В. Сталин, а то и на кое-кого из его предшественников:
«И вот тут, как нарочно, умирает у них прежний римский папа. Может быть, Сикст IV. Я, впрочем, не уверен в этом. И вот у них начинаются перевыборы. Может быть, пленум. Или там конференция специалистов по Священному Писанию. Одним словом – выборы».
Та поразительная легкость, с которой он начал писать еще в начале 20-х годов прошлого века, как и его «простонародная» речь, были плоть от плоти стихии уличной жизни и того грубого языка, на котором говорили «бедные» люди улицы:
«Вот, братцы мои, и праздник на носу – Пасха православная.
Которые верующие, те, что бараны, потащат свои куличи святить. Пущай тащат! Я не потащу. Будет. Мне, братцы, в прошлую Пасху на кулич ногой наступили!»
Или в другом рассказе, также вошедшем впоследствии в трехтомное собрание его сочинений:
«– Один такой дядя, довольно мордастый, в коротком полупальто, говорил своему соседу:
– Это, говорит, милый ты мой, разве у тебя болезнь – грыжа. Это плюнуть и растереть – вот вся твоя болезнь. Ты не гляди, что у меня морда выпуклая. Я тем не менее очень больной, почками хвораю».
Вот за этих «больных да хворых» писатель Зощенко очень переживал. Он страдал от их несовершенства, полного непонимания «чего это такое вокруг-то происходит» и всячески старался, чтобы пропасть между светлой человеческой мечтой и кошмаром повседневности хотя бы немного сократилась.
«Неврастения, идеологическое шатание, крупные противоречия и меланхолия – вот чем пришлось наделить нам своего „выдвиженца“ И.В. Коленкорова. Сам же автор – писатель М.М. Зощенко, сын и брат таких нездоровых людей, – давно перешагнул все это. И в настоящее время он противоречий не имеет. А если в другой раз и нету настоящего сердечного спокойствия, то совершенно по другим причинам, о которых автор расскажет как-нибудь после».
Возможно, что даже у Зощенко ничего бы забавного сочинить не получилось, если бы не трагические переломы ХХ века. Без громадного жизненного опыта, накопленного им на полях сражений Первой мировой войны и на фронтах Гражданской. Без массы освоенных им специальностей (от контролера поездов до агента уголовного розыска, всего более 20). Без удивительной памяти и редкого таланта, благодаря которому писателю удавалось так веселить и забавлять самые широкие слои населения. Его читали везде и с нетерпением ждали, когда он напишет что-нибудь еще. Все были уверены, что он такой же простой и задушевный, как они. Один из тех, что «в каждом трамвае штук по десять едут».
Что же касается «внешней и воздушной» легкости своих сочинений, то он ее никогда не скрывал. Он о своих сочинениях говорил:
«Я пишу очень сжато. Фраза у меня короткая. Доступная бедным.