Встал наутро старший хан пораньше,
взял из барабанов самый громкий —
в золотой свой барабан ударил
и призвал народ идти к вершине.
Вот пришли и видят: распевает
серо-пестрый жаворонок — песни
весь окрестный мир преображают.
Сам Саргал нойон спустить пытался
жаворонка с той горы — не вышло.
Тут Хара Сотой сказал: “Придется
мне упрямой птицею заняться!”
И Саргал нойон с ним согласился.
Взял Хара Сотой стрелу и сунул
под собаку, что с семью щенками
только что рождёнными лежала,
сунул ту стрелу под желтый войлок,
что был скатан женскими руками, —
так он заземлил стрелу, придав ей
темную, особенную силу.
И затем стрелу послал из лука
так, чтоб та над головою птицы
просвистела, — это Наран Гохон
сделало земной и побудило
к людям с горной вышины спуститься.
Люди головами закачали:
неземных красавиц нс встречали.
“Надо замуж бы за Сэнгэлэиа
нам отдать красавицу с вершины.
Надо ей в приданое корову
дать, но замухрышку и хромую.
Надо дать котел с надбитым краем.
Надо травяной шалаш построить,
чтобы молодые там укрылись.
Если ввергнем молодых в изгнанье,
то у ханов тугэшинских снова
род продлится — жизнь счастливой станет.
Но чтоб стало так, еще придется
вывихнуть девице этой руку,
выбить глаз один, а также ногу
поломать, — тогда изгнанье будет
благостным для тугэшинских ханов.
Но свершить такое зло во благо
я, как старший, не имею права”, —
так сказал Capi ал нойон, стесняясь
слов своих и к брату обращаясь.
“Я свершу за брата все, что надо!
Я сдержу свое мужское слово!” —
так сказал Хара Согон и ловко
вывихнул он Наран Гохон руку,
выбил глаз один, а после ногу
поломал — и наскоро, без свадьбы,
выдал замуж бедную калеку
за родного брата Сэнгэлэна
и отвез их в травяной шалашик.
Ночь пришла, и с мужем Паран Гохоп
спать легла, от боли утомившись,
и, забывшись в муках, задремала.
А когда, очнувшись, одеяло
подняла, то ощутила: боли
будто нс бывало, руки, ноги,
глаз, — вес оказалось снова целым.
Вышла из жилища Нарап Гохоп,
видит: снег лежит с сорочью лапку[69],
а от шалаша в тайгу уходит
след неторопливый горностая,
будто за собою приглашая.
Побрела по следу Наран Гохон,
повели следы ее к вершине
Элмстэ — все дальше и все выше.
В чаще след от лапок горностая
следом человеческим продлился:
будто шел тут великан, чья пятка
шириной в аршин, а шаг длиною
в сажень, — так и ко дворцу под небом
подвели следы, и Наран Гохон
заглянула в щелочку над дверью
Видит: там, в серебряном чертоге,
Шутэгтэ бурхан сидит на троне,
рядом Хан Хирмас снимает обувь,
стряхивая снег с себя, бормочет:
“Вот по сырому снегу походил…
Вот набродился, ноги промочил…”
Видя старших тэнгри, Наран Гохон,
позабыла все земные муки —
в радости обратно побежала.
Стала жить в согласье с Сэнгэлэном,
сросшиеся в переломах руки,
сросшиеся в сломах ноги больше
болью никогда нс докучали.
И земную жизнь свою она
стала длить, как добрая жена.
8. Земное рождение Гэсэра
Сколько дней минуло? — неизвестно;
сколько месяцев? — как видно, десять[70].
Как-то раз был Сэнгэлэн в отлучке,
и случилось чудо с Парам Гохон:
голос в чреве у нее раздался.
“Мама, ты на голове, молю,
шапку звездно-белую свою
чуть приподними-ка, говорю!” —
голос был младенческий, но властный.
Правою приподняла рукою
шапку звездно-белую — и тут же
из макушки Наран Гохон вышла
чья-то чистая душа и к небу
поднялась, не оставляя следа.
Правою рукою придержала
шапку — и сейчас же из подмышки
правой тоже выскользнула чья-то
чистая душа и взмыла к небу.
Левою рукою придавила
шапку к голове своей — и тотчас
из подмышки левой вышла чья-то
чистая душа, взвиваясь к небу.
А потом о пупке защекотало —
и оттуда вскоре вышла чья-то
чистая душа и в небо взмыла.
Наран Гохои все в новинку было.
вернуться
70
В быту сибирских тюрков и монголов был принят лунный календарь, и, кстати, возраст человека исчислялся не от момента рождения, а от его зачатия.