Незаметно разговор ветвился,
незаметно странник той служанке
подложил в ведро кольцо, что с пальца
снял, и снова у реки улегся.
Как по желобку пустили воду,
так и прокатилось прямо в руки
пленнице кольцо, звеня знакомо.
И Урмай Гоохон в миг признала
то кольцо Гэсэра золотое,
чем он с ней когда-то обручился.
И она душой возликовала:
“Это сам Абай Гэсэр явился,
это он кольцо мне переправил,
это знак дает, что непременно
вызволит жену свою из плена!”
На другое утро хилый странник
на другое место лег у речки.
И прислужницы Шара Гэрэла
также прибежали за водою.
И опять с одной из них случился
разговор, и прежние известья
о пленении Урмай Гоохон
были пересказаны Гэсэру.
А назавтра неказистый странник
перелег подальше, где из речки
брали воду юные служанки
шараблннского Хара Гэрэла.
И опять с одною из девчушек
у реки старик разговорился,
и она поведала, где нынче
держат взаперти Урмай Гоохон.
И тогда пробрался утром странник
под окно дворца Саган Гэрэла
и, младенцем обратившись, начал
плакать, оглашая всю округу.
И Саган Гэрэл на крики вышел
и младенца подобрал — и начал
то кормить, то пеленать ребенка:
так найденыш принят был в семейство
что творило лишь одни злодейства.
36. Явление Олзобоя
Мальчика назвали Олзобоем[157],
маленького сделали приемным
сыном хана, и Саган Гэрэлу
льстило выступать отцом ребенка.
В честь усыновления три хана
шараблинские, затеяв праздник,
стали бить призывно в барабаны:
в золотой ударили — позвали
с севера людей в свою долину,
а в серебряный ударив, с юга
подданных к себе на пир созвали.
Мяса наварили чуть не с гору
и архи нагнали чуть не с море.
Маньялай Саган хвалиться начал
желтым луком боевым и хвастал:
“Вот когда мы за женой Гэсэра,
за Урмай Гоохон в бой ходили,
я одни вот этим желтым луком
перебил всех баторов Гэсэра.
И теперь нет никого, кто смог бы
выстрелить из лука, кто сумел бы
тетиву тугую натянуть
и стрелой хоть в белый свет пульнуть…
Вышел Олзобой из-за старейшин,
вызвался: “Я желтый лук хотел бы
натянуть — попробовать позвольте!"
Кто-то засмеялся: “Что он сможет?"
Кто-то усомнился: “Как поднимет?"
Но решили лук доверить — дали
и смотрели, как справляться будет.
Мальчик, неуверенно стоящий,
неуверенной рукой держащий
лук тяжелый, стал тянуть с натугой
тетиву, и лук сгибаться начал.
“Постарайся!" — кое-кто подначил.
“Ладно, хватит!” — кое-кто поверил.
Олзобой же все тянул — и желтый
боевой тяжелый лук сгибался,
тетива его уже звенела.
“Ну, тяни еще!” — одни кричали.
“Не сломай!" — другие издевались.
Мальчик все тянул, тянул — и тяжкий
лук дрожал в руках, потом согнулся.
“Потяни еще!" — вскричали люди.
Мальчик потянул — и лук сломался:
как соломинка переломился,
на три равных части развалился.
Зашумел народ от удивленья,
заорал в сердцах владелец лука
Маньялай Саган: “Вы поглядите,
лука мальчику нельзя доверить!
Вдруг нагрянут баторы Гэсэра
как я встречу их теперь без лука?"
И схватился батор с Олзобоем
биться — повернул его, чтоб кинуть
через правое бедро на камни.
Олзобой как врос ногами в землю —
устоял, не гнулся, не качался.
“Поборись!” — его подначил кто-то.
“Не сдавайся!” — кто-то подхихикнул.
Олзобой вступил, как равный, в схватку
с исполином Маньялай Саганом —
завертел и закрутил, а после
так всадил соперника он в землю,
что лишь уши у того торчали,
да мизинцы пальцев чуть виднелись.
Люди стали Маньялай Сагана
вынимать, выкапывать: кто палкой,
кто ножом старался, но, не в силах
выковырять, отошли в сторонку.
“Что же вы не выдернете парня?” —
Олзобой сказал и, подцепивши
сапогом, одним движеньем легким
ковырнул — и Маньялай Сагана
выпнул из земли, как будто кочку.
И три хана шараблинских тут же
порешили, что такой воитель
им в боях с Гэсэром пригодится, —
оттого и радостными стали,
оттого решительными стали
и еще три дня пропировали.