“Мы спустились воинством небесным,
мы явились в Средний замок с неба,
чтобы стать над старшими и честно
бой вести со злом земным, а ныне
Гал Дулмз народ изничтожает —
мы же девять лет хотим потратить
для того, чтоб выступить достойно.
Ну, а Гал Дулмэ за это время
истребит спокойно все живое!
Что нам скажет Хан Хирмас? — он спросит,
что Гэсэр все это время делал?
Что бурхан нам пятикнижный скажет?
Что нам Шутэгтэ великий скажет?
И Манзан Гурмэ, которой Небо
помогало, чтобы восприяла
и вскормила тысячу бурханов,
что подумает о нас, что скажет?
Все сказать о нас имеют право:
“Струсили и дома отсиделись!”
Что твой старший брат об этом скажет? —
на горе живущий поднебесной,
ездящий на масти соколиной
скакуне Зaca Мэргэн нам скажет:
“Время битв они пропировали!”…—
так Нэхур Нэмшур красноречиво
говорил, что от его рассказа
пенка на воде образовалась,
а от вдумчивого разговора
выросла трава на плоском камне.
У Гэсэра кости размягчились,
в жилах кровь взбурлила, закипел
в сердце пламень: в бой он захотел.
“Чтоб ни горностай о том не слышал,
чтоб ни хорь, ни соболь не узнали,
что на Гал Дулмэ пойдем походом!
Мы три ночи дома отночуем,
соберем все силы, все оружье
и под утро выйдем — с красным солнцем
двинемся на Гал Дулмэ войною!” —
так сказал Гэсзр, и с ликованьем
доблестные баторы все вместе
мудрое восприняли известье.
Стол накрыт был золотой и пышно
яствами различными уставлен,
стол серебряный накрыт был также —
чашами с напитками заставлен.
Баторов Алма Мэргэн кормила
и поила пред большим походом.
Тридцать три воителя Гэсэра
за столами все расселись плотно
и наелись плотно и сильнее,
как единая душа, сплотились,
осушив свои хмельные чаши.
Баторы нашли коня гнедого,
привели и оседлали, чтобы
был готов он послужить Гэсэру.
Сам Гэсэр, попив-поев, принялся
обряжаться для великой битвы.
В зеркало, что с дверь величиною,
оглядел себя, чтоб ни соринки,
ни пылинки не было, а после
в зеркало с потник величиною
погляделся, чтобы ни пылинки,
ни соринки не было, остался
всем доволен: хорошо собрался.
Он надел свой саадак и саблю,
он надел свой панцирь черной стали,
что непромокаем был в походах,
что непробнвасм был в сраженьях.
Всем изображениям бурханов,
что стояли по углам жилища,
всем изображеньям славных ханов,
что висели па дворцовых стенах,
поклонился низко, — так степенно
выходил Абай Гэсэр из дома,
в дальнюю дорогу от порога,
будто в бой вступая раньше срока.
Отвязав копя от коновязи,
отрешился сердцем он от близких
и на северо-восток направил
ход гнедого скакуна по солнцу.
И все баторы скакали дружно
вслед за предводителем Гэсэром.
Шли они, следов не оставляя
за собой, не поднимая шума
пред собой, — чтоб враг не догадался.
Из серебряной из коновязи
мост искусно кузнецы сковали —
этот мост сверкающе-хрустальный
ставили они перед собою,
если нужно переехать реку;
мост они снимали за собою
сразу, как ту реку проезжали.
На четвертый день пути такою
опустилось воинство па землю,
по тайге дорогу проторило
и свое движение продлило.
41. Явление Саргал нойона
В белом и узорчатом дэгэле,
в белой и пухово-теплой шапке
седовласый всадник ехал степью
на коне своем слоноподобном, —
эго был Саргал нойон[165], добрейший
и мудрейший хан, Абай Гэсэра
воспитавший как родного сына.
Он к дворцу Гэсэра перед этим
подъезжал, но никого не встретил
и не услыхал вокруг ни звука.
В доме он Алма Мэргэн увидел
и спросил: “Куда все подевались?
Почему вокруг нигде не слышно
топота коней Абай Гэсэра?
Почему нигде вокруг не видно
баторов и воинства Гэсэра?”
И Алма Мэргэн ему сказала:
“Я их накормила-напоила,
не спросила ни о чем, конечно.
И они мне слова нс сказали:
может, на охоту поспешали,
а не то сражаться ускакали”.
вернуться
165
У сказителя нет пояснений, каким образом прежде убитый Саргал нойон, голова которого попала на небо в руки бабушки Манзан Гурмэ, затем ожил и появился на земле в своем прежнем обличье. Видимо, здесь пропуск в рассказе или в записи.