Было девять часов – почти сразу же я снова посмотрел на циферблат и с удивлением обнаружил, что уже десять. Мистер Макки спал в кресле, положив сжатые кулаки на колени, словно энергичный, всегда готовый к действиям человек, позирующий перед фотографом. Вынув платок, я стер с его щеки остатки засохшей пены для бритья, раздражавшие меня весь день и вечер.
Щенок сидел на столе, щуря от табачного дыма свои подслеповатые глазки, и время от времени еле слышно скулил. Вокруг меня исчезали и вновь появлялись люди, они собирались куда-то ехать, потом терялись, искали друг друга, затем находили в двух шагах от себя. Где-то около полуночи я увидел, как Том Бьюкенен и миссис Уилсон стоят друг против друга и яростно спорят, есть ли у миссис Уилсон какое-либо право упоминать имя Дейзи.
– Дейзи! Дейзи! Дейзи! – надрывалась миссис Уилсон. – Говорю и стану повторять, когда захочу! Дэй…
Без замаха, коротким и выверенным движением раскрытой ладони Том Бьюкенен разбил ей нос.
Потом я помню окровавленные полотенца на полу ванной, изрыгающие ругательства женские голоса и над всей этой неразберихой – долгий и надрывный крик боли. Мистер Макки очнулся ото сна и в каком-то отрешенном оцепенении направился к двери. Одолев полпути, он повернулся и уставился на разыгравшуюся перед ним сцену: его жена и Кэтрин кого-то одновременно ругали и утешали, держа в руках какие-то предметы из аптечки и поминутно спотыкаясь о мебель; на диване лежала пострадавшая, обильно истекающая кровью, и пыталась прикрыть выпуском «Таун тэттл» гобеленовые сцены садов Версаля. Макки повернулся и продолжил свой путь к двери. Сняв с канделябра свою шляпу, я последовал за ним.
– Давайте как-нибудь отобедаем вместе, – учтиво пригласил он, когда мы спускались в грохочущем лифте.
– Где?
– Где вам будет угодно.
– Уберите руки с рычага! – взвился мальчишка-лифтер.
– Прошу прощения, – с достоинством извинился мистер Макки. – Я не заметил, что дотронулся до него.
– Хорошо, – согласился я. – С удовольствием.
Помню, как я стоял у его постели, а он сидел на ней в одном белье, завернувшись в простыню, сжимал в руках огромный альбом для фотографий и бормотал:
– Красавица и чудовище… Одиночество… Старая ломовая лошадь… Бруклинский мост…
Потом я лежал в полусне на холодной скамье перрона Пенсильванского вокзала, уставившись в утренний выпуск «Трибьюн», и ждал четырехчасового поезда.
Глава 3
Летними вечерами в доме моего соседа звучала музыка. В его расцвеченном голубой иллюминацией саду, словно мотыльки, кружились пары, окруженные шепотом, ароматом шампанского и сиянием звезд. Днем, во время прилива, я мог наблюдать, как его гости ныряют с вышки, пристроенной к причалу, или загорают на горячем песке его персонального участка пляжа, в то время как два его катера рассекают воды пролива, поднимая ввысь аквапланы над пенистыми гребешками морских волн. По выходным его «роллс-ройс» превращался в некое подобие рейсового автобуса, возившего группы гостей в город и обратно; это начиналось где-то в девять утра и заканчивалось далеко за полночь. Многоместный универсал, словно быстрый желтый жук, мчался на станцию к каждому поезду. А по понедельникам восемь слуг, включая второго садовника, вооружались швабрами, щетками, молотками и садовыми ножницами и выходили на уборку, ликвидируя последствия вчерашней вакханалии.
Каждую пятницу от фруктовщика из Нью-Йорка доставляли пять огромных ящиков с апельсинами и лимонами, а в понедельник те же самые цитрусовые выносили с черного хода в виде груды корок-полушарий, из которых было выжато все, что только можно выжать из фрукта. На кухне стояла машина, способная за полчаса получать сок из двухсот апельсинов. Для этого требовалось двести раз нажать на небольшую кнопку.
По крайней мере раз в две недели особняк заполоняла целая армия обслуги и оформителей. Они привозили с собой десятки метров парусины и столько разноцветных лампочек, что их бы вполне хватило, чтобы превратить сад Гэтсби в целый лес рождественских елок. На фуршетных столах, украшенных изысканными холодными закусками, теснились копченые со специями окорока, пестрые салаты, запеченные в тесте поросята и индейки, сверкавшие золотистыми хрустящими корочками. В большом зале сооружали бар с настоящим медным приступком для ног; полки его ломились от множества видов и сортов джина, ликеров и прочих напитков, в том числе так давно позабытых, что большинство приглашенных юных дам не могли различить их по названиям или по вкусу.