– Димитрий Иванович в полуденной молитве.
Это гонец уже заметил и сам – тринадцатилетний отрок царских кровей застыл на специально расстеленном для него коврике живой статуей, и только легкий ветерок время от времени шевелил тяжелые пряди его серебряных волос. Чуть-чуть ссутулившись и преисполнившись терпеливого ожидания, посланник из Москвы понятливо кивнул и отошел в сторонку, с умеренным любопытством оглядываясь по сторонам. А заодно пытаясь понять – отчего это старший из царевичей вдруг возжелал помолиться в чистом поле, преклонив колени в середине сочного и яркого пятна густой травы? Между прочим, границы этой странной полянки на диво точно охватывали дремучие заросли боярышника и крыжовника, причем кусты друг с другом не перемешивались, а росли этакими полукружьями, оставляя узкие проходы с двух сторон. И не просто росли, а щетинились изрядным числом колючек и шипов – их было так много, что создавалось впечатление этакого растительного «ежика». Удивленно хмыкнув, Сергий совсем было собрался обратиться за разъяснениями к сотнику, как его взгляд зацепился за стоящего в спокойном ожидании торгового гостя, чье имя было на слуху в стольной Москве. Многие завидовали Тимофею Викентьеву, богачеству его, удаче да оборотистости, а более всего тому, что он первый нашел верную тропку к сердцу властного и молчаливого наследника престола, раз за разом кланяясь ему дорогими либерейными редкостями. Некоторые, прикинув количество серебра, что потратил на это дело купец, исходили завистливой желчью, а другие (те, что поумнее) чесали в затылках да искали его дружбы, ну или хотя бы приязни. Потому что водилось у Тимофея одно из тех драгоценнейших колец, что давали возможность напрямую обратиться к осиянному великой благодатью целителю. И не просто обратиться, а с надеждой на излечение от чуть ли не смертельных хворей!.. Первое кольцо ходило лишь среди именитой знати, второе передавали меж детей боярских и мелких служилых дворян. Третье принадлежало сословию торговому, четвертое – духовенству, а пятое могло оказаться на пальце любого черносошного крестьянина… Ну или какого посадского или городского ремесленника. Причем все знали – любой, пытавшийся нажиться на людском горе и нужде, будет лишен янтарного колечка. Можно было лишь передать его в дар, но никак не отнять, продать, обменять на что-то ценное либо каким иным способом потешить свою корысть. Исключение из этого правила было только одно – хитроумный купец своими постоянными подношениями так задобрил старшего из царевичей, что тот время от времени награждал его кольцами темного янтаря, являвшимися, если можно так выразиться, дарами разового действия. То есть носящий его мог рассчитывать на исцеление, но кольца при этом лишался. Вспомнив некоторые слухи насчет того, сколько именно серебра гость торговый просит с желающих приобрести кольцо, гонец кинул на него неприязненный взгляд и демонстративно сплюнул. Вот же упырь, на людской беде наживается!.. Этому сребролюбцу о душе бы подумать, а он вместо того вовсю канатные и ткацкие мастерские ставит, да иных купцов гостиной сотни щемит нещадно, продавая парусину чуть ли не дешевле конопли, из коей оная соткана…
Услышав какой-то невнятный звук со стороны одного из охранников, Сергий глянул в его сторону и тут же ощутил, как его пронизал словно бы теплый ветерок, забравший с собой накопившуюся усталость. Резко выдохнув, гонец буквально прилип взглядом к фигуре рослого отрока, который как раз одним плавным движением поднялся на ноги. Перекрестился, завершая молитву, привычным жестом откинул тяжелые пряди живого серебра назад и запрокинул красивое лицо к невозможной синеве бездонного неба…
– Теперь-то можно, Петр Лукич?
– Нет.
Постояв немного, наследник великого государя медленно двинулся вдоль колючей боярышниковой «изгороди», время от времени легко касаясь ее листков. Достав небольшой кинжал, с заметным усилием срезал не особо толстую ветку, повертел ее в руках и разочарованно отбросил прочь, после чего повторил все свои действия в отношении зарослей крыжовника, только на сей раз вместо чувства разочарования на его лице проявилось явное недовольство. Вернув клинок в ножны, тринадцатилетний Рюрикович сложил руки за спиной и прогулочным шагом вышел из пятна буйной зелени, находясь при этом в легкой задумчивости. Чем ближе он подходил, тем сильнее чувствовалась исходящая от царственного отрока благодать – в груди разгорался невидимый огонь, тело наливалось силой и невероятной жаждой движения, а восприятие обострилось так, что…