Я лежал в пещере, выточенной временем и водами в шлаковой прослойке между двумя лавовыми языками, и мне снилось: Серп Иванович варит расовую кашу. Рис он выменял на казенные сапоги, развариваясь, рис течет в океан, вверх по течению рисового ручья прямо на Сказкина ползет Краббен. Метрах в десяти от Серпа Ивановича Краббен останавливается, и тогда я кричу:
«Поддай, Сказкин! Шайбу!..»
Кто сказал, что Серп не молод?
«Молот, молот…» — сказал я себе, очнувшись.
И глянул вниз.
Может, стоит рискнуть? Может, Краббен спит? Может, он давно ушел в нейтральные воды?.. Тогда ничто не помешает мне вернуться в поселок.
«А если Краббен не спит?.. Если вон тд глыба, выступающая из тени, совсем не глыба, а часть его чудовищной головы?.. Если Краббен затаился внизу, под пещерой, в подводных камнях? — лежит себе, полный доисторического терпения и злобы… Я ведь не сивуч, со мной справиться еще легче…»
Малоприятные мысли путались в голове. Но вот странно! — одновременно я видел и кое-что другое.
Музей.
Огромный музей современной природы.
Зал.
Огромный зал, посвященный лишь одному, но совершенно уникальному экспонату.
Табличка над экспонатом.
Надпись на табличке.
«Краббен тихоокеанский. Единственный известный в настоящее время вид. Открыт в водах кальдеры Львиная Пасть младшим научным сотрудником Т. Н. Лужиным и полевым рабочим Пятого Курильского отряда С. И. Сказкиным».
«С. И. Сказкиным! — возмутился я. — Трус проклятый!»
И, подумав, перед именем Лужина я поставил достаточно высокую научную степень, а имя Сказкина вообще стер.
Казенный фал и казенная гречка, — я объясню тебе разницу!
Очень хотелось есть.
«Дикость, — говорил я себе. — Это просто дикость! Я — человек, можно сказать, венец творения, блокирован в темной пещере тварью, явившейся неизвестно откуда!»
И говорил себе: «Ночь… Почему не рискнуть?.. Не может быть, чтобы я не обогнал этого громилу!.. Мне бы только схватиться за фал, а дальше я себя вытащу!..»
«Рискни!»
Но даже понятие риск было теперь связано в моем сознании с именем Сказкина.
«Ух, риск! — явственно услышал я смещок Сказкина. — Я рисковый! Я что хошь сделаю!»
Причудливо смешались в его очередном рассказе израсходованные на бормотуху деньги, оборванные линии электропередач, заснеженный, завьюженный городок Чехов, где в темной баньке сейсмолог Гена Веселов и его помощник Сказкин поставили осциллографы.
«Вьюга смешала землю с небом…»
Вьюга крутила уже неделю. Два раза в день на осциллографах, поставленных в баньке, надо было менять ленту, все остальное время уходило на раздумья — где поесть? Столовые в городе давно не работали, конечно из-за вьюги, но Сказкин и Веселов и не могли пойти в столовую: они давно и везде крупно задолжали, потому что командировочных, все из-за той же вьюги, не получали уже пятнадцать дней.
Метель…
Кочегар дядя Гоша, хозяин квартиры и баньки, снятой Веселовым, возвращался, как правило, поздно и навеселе. Будучи холостяком, дядя Гоша все свое свободное время проводил среди таких же, как он сам, ребят, по его точному выражению — за ломберным столиком…
Возвращаясь, дядя Гоша приносил банку консервированной сайры. Он долго возился над банкой, но все же ее вскрывал и ставил перед псом, жившим у него под кличкой Индус. Сказкину и Веселову дядя Гоша говорил так: «Псам, как шпионам, фосфор необходим. И заметьте, я хоть и беру консервы на комбинате, но именно беру, а не похищаю. Другой бы попер с комбината красную рыбу, а я сайру беру, одну баночку, для Индуса, бланшированную, но нестандартную, ту, что все равно в брак идет».
И Сказкин, и Веселов, оба они хотели нестандартной сайры, даже той, что идет в брак, но дядя Гоша их терзаний не замечал — в наше время, да чтоб голодали?.. Он терпеливо ждал, когда пес оближет банку и сразу гасил свечу: «Что там, братишки, потолок коптить. Потолок не горбуша.»
Все ложились.
Сказкин пару раз проверял: не осталось ли чего в баночке Индуса? Нет, Индус справлялся. А на робкие намеки, что псу фосфора не хватает, что надо бы для него прихватывать две баночки, дядя Гоша говорил прямо: «Одна баночка — это одна, а две баночки — это уже много! Разницу надо знать, братишки! И совесть моя чиста!»
Он думал и добавлял: «Как мой дом!»
Дом у него, правда, был чист и гол.
Как его совесть…
Сказкин и Веселов, гордые, но земные, слабели буквально на глазах. Индус стал относиться к ним без уважения. У Веселова он отнял и унес в метель рукавицы; пришлось пару Сказкина пришить к рукавам — как в холода ходить голорукими?
В горисполком Сказкин и Веселов не заглядывали: они уже выбрали под расписку все, что им могли дать; знакомых в городе у них не было, метель никак не стихала — назревала истинная, страшная катастрофа.
Но в день, когда Сказкин решил перебороть гордость и попросить у дяди Гоши взаймы, в сенках дома раздался крик.
Держась руками за стену, Сказкин бросился на помощь другу.
В сенках, на дощатой, плохо проконопаченной стене, под старой, обдутой снегом рубашкой висел самый настоящий окорок пуда на. полтора. С одной стороны он был срезной, плоский, с другой розовый, Выпуклый и походил на большую мандолину.
Окорок вкусно пах.
Позвав Индуса, Сказкин и Веселов долго смотрели на окорок.
Потом был принесен нож, то ли Сказкиным, то ли Индусом, и каждый получил по большому жирному куску окорока. Индус тоже. «Хватит тебе фосфор жрать, — сказал Сказкин. — Ты не шпион, ты собака!» — а оробевшему интеллигенту Веселову бросил: «Получим деньги, Гошка за все получит!»
А метель набирала силу. Город занесло под третий этаж. Очень скоро Сказкин, Индус и Веселов привыкли к окороку. А поскольку дядя Гоша, тоже набирая силу, появлялся дома все позже и позже, Сказкин рискнул перейти на бульоны. «Горячее-значит полезное!» — настаивал он.
Кастрюльку с бульоном они ставили под кровать дяди Гоши, и когда ночью хотелось пить, брали кастрюльку прямо из-под храпящего, как медведь, дяди Гоши.
Оба повеселели, вернули вес. Индус с ними подружился.
Однако всему приходит конец.
Как ни привыкли Сказкин и Веселов к окороку, толщина его (даже в их глазах) катастрофически уменьшалась. Теперь окорок и впрямь напоминал полупустую мандолину: тронь шкуру — звенит!
И настал день — метель кончилась.
Выкатилось из-за сопки ледяное ржавое солнце, осветило оцепеневший мир; дядя Гоша пришел домой не ночью, как всегда, а днем, и в усталой его руке дрожала бутылочка. «За воскресение! — сказал он. — Дожили и мы до праздничка! Я вас окороком угощу!»
Слова дяди Гоши повергли праздничный мир в смятение. Даже Индус привстал и виновато отвел взгляд в сторону.
Первым в сенки вышел хозяин, но в дверях, чуть не сбив с ног, его обошли Индус и Сказкин.
Зная инфернальный характер пса, Серп Иванович, как бы не выдержав тяжести, обронил на пол пустой окорок, а Индус, припомнив украденные у Веселова рукавицы, подхватил окорок и бросился в бесконечные заснеженные огороды, залитые кровавым с пересыпа солнцем.
Взбешенный дядя Гоша выскочил на крылечко с ружьем в руках. «Застрелю! — орал он вслед Индусу. — Корейцам отдам!..»
Дядя Гоша и впрямь передернул затвор, но ружье вырвал Серп Иванович.
«Молодец Сказкин, — подумал про себя Веселов. — Пугнет пса за варежки, а окорок мы потом откопаем…»
Но, к крайнему изумлению Веселова, Сказкин прицелился прямо в несущегося по снегам Индуса.
— Ты что?! — завопил Веселов, толкая Сказкина под локоть.
И тогда голосом, полным раскаянья и испуга, Сказкин шепнул: