— В гимназии моим любимым предметом была география. Думаю, если бы я не стал революционером, то наверняка был бы географом, путешественником. В этих профессиях много общего. И те и другие — первопроходцы! Вы не находите, товарищ Новиков?
— Да я в этом ни хрена не понимаю! — искренне признался Новик. — Вот ты мне сейчас говорил-говорил, а я уже ни-чего-шеньки не помню! Я, Григорь Наумыч, страсть как учиться не любил. Мне легче руку себе отрубить, чем слово какое написать...
Брускин нахмурился.
— Это плохо! Учиться надо, Иван Васильевич. Учиться, учиться и учиться... Вот освободим Индию — и засажу я вас за парту.
Новик проводил внимательным мужским взглядом сидящую верхом на белой кобыле Наталью.
— Взять-то мы ее возьмем, да только прежде яйца б не поморозить... А то и останется тогда — учиться и учиться, — задумчиво проговорил Иван.
Брускин вновь поморщился и, решив сменить тему, указал на другую вершину.
— А это...
Но вдруг Новиков обеими руками выбил из седла комиссара и сам полетел следом в девственно белый снег. В следующее мгновение кусок синего льда там, где только что была голова Брускина, вдруг взорвался фейерверком, и прощально визгнула улетающая от рикошета пуля. И только потом прозвучал звук выстрела, он рос, множился, гуляя эхом среди гор, и красноармейцы стали крутить головами, высматривая, откуда стреляли, а главное — в кого.
Осаженная на всем скаку белая кобыла остановилась рядом. Наталья хотела соскочить, но зацепилась сапогом за стремя и полетела в снег до кучи, и теперь они барахтались в снегу втроем.
— Живы? Оба живы? — спрашивала Наталья.
— А что? Что такое? — крутил головой ничего не понявший Брускин.
— Стреляли в тебя, Григорь Наумыч, — объяснил, поднимаясь, Иван. — Аккурат с твоего умного котелка крышку бы и сняли.
— А как же вы поняли, что в меня? — На лице комиссара совсем не было страха, было одно удивление.
— Выстрел-то я увидел. Во-он там. А что в тебя — почуял, — объяснил Иван.
— Шесть человек сегодня, — со вздохом сказала Наталья, помогая Брускину подняться.
— Ишь ты, как за комиссаром ухаживаешь, — щурясь насмешливо, прокомментировал Иван.
Наталья хотела что-то ответить, но замерла. У одного из кавалеристов вдруг слетела с головы и полетела кувырком буденовка, плотно наполненная чем-то розовым. Сам верховой стал валиться набок и упал в снег лицом. И только потом услышали выстрел.
— А вот и седьмой, — мрачно сказал Брускин.
— Ох поймаю я того стрелка, распанахаю его от темечка до самого копчика, — играя желваками, пообещал Иван.
Мерцали угли в очаге, устроенном посреди горского домика, в котором спали на полу вповалку красноармейцы и страшно, будто соревнуясь, храпели.
Иван не спал. Он прикурил самокрутку и поднес горящую спичку к розовой палочке благовоний у домашнего алтаря. Палочка загорелась и задымила, осветив местного бога. Бог был небольшой, медный, голый — мальчик-подросток с монголоидным типом лица. Иван внимательно смотрел на него.
Сидящий рядом повел носом и открыл глаза.
— Ну и вонь. Ты чего не спишь, Иван?
— Храпите, черти, — объяснил Иван, не отводя взгляда от бога.
— Гляди, барин, — пробурчал красноармеец и повернулся на другой бок.
В приоткрывшуюся дверь втиснулся часовой с винтовкой.
— Новик, ты здесь, что ль? — спросил он громко.
— Не ори, народ разбудишь, — отозвался Иван.
— Тебя Лапиньш вызывает, срочно!
Иван не двигался, продолжая курить, и все смотрел на медную фигурку.
— Слышь, что ль, срочно!
— Я ему нужен, вот пусть и подождет... — проворчал Иван и стал подниматься.
Над самым большим из домов повис в безветрии красный флаг. Это был местный храм. Алтарь здесь был большим и бог, тот самый мальчик из меди, тоже большим, в человеческий рост. Вокруг него и расположились отцы командиры.
— Що це за чоловики? — возмущенно кричал Ведмеденко. — Хочь бы побачити... В мэнэ у эскадрони троих вже повбывало...
— У артиллеристов шестнадцать человек убили, — мрачно сказал начштаба Шведов.
— Да три пушки вместе с лошадьми в пропасть ухнули, — прибавил командир артполка пучеглазый Михей Зюзин.
— Мы поставлены в дурацкое положение, когда совершенно невозможно вести агитационную и пропагандистскую работу, — возбужденно зачастил Брускин. — Мы их ищем, мы оставляем им в каждом селении агитлитературу и продукты, а в ответ — стреляют, стреляют, стреляют!
— А что скажет товарищ Курочкин? — спросил лежащий на спине бледный Лапиньш.
Все посмотрели на усатого, в кожаном шлеме авиатора.
— Ежели мотор заведется, то взлететь я, конечно, взлечу. — Курочкин был очень серьезен. — С горочки столкнуть — и аэроплан на крыло встанет. Увижу я их сверху, могу. Могу и бомбу бросить. Ну а сесть, извините, некуда...
— Красноармеец Новиков по вашему приказанию явился, — доложил Новиков, пристально и серьезно глядя в глаза Лапиньша.
Тот криво, одной половинкой рта улыбнулся.
— Скажите, красноармеет Новиков, потему вы смеялись токта, на суте?
Иван улыбнулся.
— Смешно стало. Думаю, как это вы меня расстреляете, если мне до ста одного года суждено прожить и своей смертью помереть.
Все удивленно смотрели на Новика.
— Это что еще за предрассудки, Иван Васильевич? — добродушно спросил Брускин.
— А мне бабка-повитуха, когда я двенадцатым, последним из мамки выскочил, сразу про то сказала.
— Вы это помните? — Лапиньш даже приподнял голову.
— То-то и оно что помню. Да я сперва и сам не верил, а потом, как германцы меня стреляли, да не застрелили, а потом белые — и тоже никак... Вот мне и смешно стало...
— Скажите спасипо комиссару, — жестко сказал Лапиньш.
Иван кивнул.
— Вот я и говорю, конфуз бы случился...
— Новиков! — оборвал его Лапиньш. — Нато взять языка. Токо, кто стреляет. Возьмете — полутите эскатрон снова. Сможете?
— Ясное дело, смогу, — уверенно ответил Иван.
— Перите сепе кого хотите...
— Да никого мне не надо...
— Потему?
Иван улыбнулся лукаво.
— А я славой не люблю делиться.
Все, кроме Лапиньша, засмеялись. Останавливая их, Иван сказал деловито:
— Значит, как этот гад стрельнет, бейте со всех стволов, чтоб шуму больше было. Только чтоб без артиллерии, понял, Михей?..
Возвращаясь к себе, Иван встретил Наталью. Она шла по натоптанной хрупкой тропке.
— Чего не спится, замком? — весело спросил Иван.
— Не спится, — отозвалась Наталья.
— У комиссара рукавички хороши — уже не ты ль связала? — приближаясь вплотную, спросил Иван.
— Я... — тихо и смущенно ответила Наталья.
— Мне б связала. А то завтра языка пойду брать, отморожу руки — и не обнять тебя потом... — Иван прихватил Наталью за талию и притягивал к себе.
— Тебе вязала... — прошептала Наталья, не поднимая глаз.
— А ему отдала?.. Ну и ладно, не нужны они мне, это я так...
— Ты там поберегись, Иван Васильевич...
— А ты поцелуй, тогда поберегусь, — пообещал Иван, ища своим лицом ее лицо, но Наталья вывернулась и побежала к одному из домишек.
Иван удовлетворенно смотрел ей вслед.
— Эх, Наталья, нам бы только до теплых земель добраться. А то, боюсь, простужу тебя на снегу... — сказал он негромко и очень серьезно.
Иван дышал часто и сипло, как привязанный к телеге старый цыганский пес в конце долгого перехода, и был мокрым, как церковная мышь, выбравшаяся на край купели, в которую свалилась по неосторожности. Он сделал еще три шага вверх и ткнулся обессиленно лицом в снег...
Внизу, в ущелье, вытянулась медленная колонна. Иван лежал за камнем и разглядывал своих в бинокль. Ехали верхом рядом Брускин и Наталья. Он что-то говорил ей быстро, рассказывал, а она рассеянно слушала и посматривала вверх, на горы. Иван вздохнул.