Как выяснилось, всех восьми путей сириец не знал. Но тут же начал обучать меня первому пути, который он назвал «правильным сосредоточением»…
– Этому «правильному сосредоточению», – продолжал Толмид, – сириец учил меня три дня, пока был с нами. Потом он исчез. И, надо сказать, вовремя, потому что на следующий день к нам пришли солдаты. Они сказали, что разыскивают парфянского шпиона и что похожий на него человек несколько дней находится у нас в доме. Но отец сказал им: этот человек ушел. И тогда они забрали отца. Но на следующий день отпустили. Потому что в чем же был виноват мой отец, который пользовался большим уважением в городе, с властями дружил и царю всегда посылал к праздникам лучшие гранаты – Антипа их обожает и знает, что лучше моего отца никто не умеет их выращивать…
А я так думаю: едва ли этот сириец был шпионом. Шпионы не обучают «правильному сосредоточению». Но и купцом он, конечно, не был. В перерывах между нашими занятиями он как-то сообщил мне, что Пробужденный – то есть тот индийский учитель, о котором у нас всё время шла речь, – давно умер, вернее, как он сказал, «пробудился от жизни и покинул наш мир». Но он обязательно должен снова родиться. И, по некоторым расчетам, должен родиться где-то на западе от Индии. И якобы несколько лет назад, когда еще жив был Ирод Великий, он уже родился – «снова воплотился», сказал сириец – чуть ли не у нас, в Иудее, но скрылся от людей на каком-то озере. Об этом, дескать, и в книгах написано, и звезды об этом говорят, и какие-то люди из Парфии и из других мест даже приходили в Палестину и видели мальчика или юношу, очень похожего на Пробужденного… Так что, я думаю, мой сириец тоже приходил, чтобы попытаться найти его…Толмид замолчал. Но губы его продолжали шевелиться, хотя слов никаких не было слышно. А когда губы перестали шевелиться, голос Толмида вновь зазвучал и весьма внятно стал выговаривать:
– Я «ушел под смоковницу» – это были новые слова, которым научил меня сириец и которые я положил на сердце. Раньше я молился под ней, шептал и иногда выкрикивал слова, глядя в небо. А теперь я молчал и так научился сосредоточиваться, что ничего вокруг себя не видел. Я смотрел в точку, и точка эта как бы поглощала меня, впитывала в себя, так что сам я переставал существовать… Этому сириец хорошо научил меня… Опустошать дух и очищать сердце я уже тогда научился. Но… понимаешь, когда я возвращался, когда я приходил в себя или к себе – не знаю, как правильнее сказать, – все мои желания прибегали назад и с такой силой на меня набрасывались, что я стал страдать намного сильнее, чем мучился до того, как познакомился с сирийцем…
Толмид замолчал, и губы его уже больше не шевелились.
– А как ты попал к ессеям? – спросил Филипп.
– Я уже рассказывал тебе. Не один раз, – жестким голосом отвечал Толмид, и в глазах его на мгновение сверкнул холодный огонь.
– Ты мне очень мало о них рассказывал, – сказал Филипп.
– А нечего рассказывать. За всё время ни одного нового слова не выучил. Потому что нет у них новых слов – одни только ритуалы.
– Они тебя, похоже, обидели? – спросил Иуда.
Толмид не ответил.
– Послушай, говорят, что именно ессеи стремятся к Покою – они его провозгласили главной своей целью. Они борются со страстями и всё время очищаются от них, – сказал Иуда.