Потом Махмуд объехал несколько городов. Он решил вернуться снова в Гургандж.
Город был разгромлен войсками султана. Вместо дома, где жила Ширин, брат нашел лишь обгорелые обломки.
Где Ширин, где имущество, соседи не знали. Соседи были новыми людьми. Старых увели в плен, в Газну.
Кончились деньги. Он поехал в Нишапур, поступил там на службу.
Вокруг ученые люди читали философские труды Ибн-Сины. Устраивали диспуты, обсуждали эти труды. Но ни
кто толком не знал, где живет их автор, в каком он скрывается городе. Разные люди называли разные города, в которых якобы видели Ибн-Сину.
Однажды на диспуте по законоведению — фикху заезжий факих клятвенно утверждал, что всего лишь два месяца назад видел Ибн-Сину.
Где? В каком городе ты его видел? — Брат бросился к факиху.
В Хамадане, — сказал факих. — Или ты не знаешь, что Абу Али уже не скрывается от султана. Абу Али стал везиром при дворе Шамса уд-Даула и султану до него не дотянуться. А случаи, которые там рассказывают об исцелении им болезней, превосходят сказания о святых.
Так Махмуд нашел старшего брата.
У ворот Исфагана произошла торжественная церемония.
Прибытия Ибн-Сины ждали придворные и вельможи, их выслал навстречу сам эмир Ала уд-Даула. Ждали ученые, врачи и поэты, они пришли сами.
Ибн-Сина приготовил было кошелек, чтобы уплатить въездную плату.
Мы счастливы видеть тебя, аш-шейх ур-раис, в нашем городе, — закивали, запели, заулыбались придворные.
Они называют меня «старейшина — глава ученых». Это что же, титул такой придумали? — удивился Ибн-Сина.
Правитель нашего города эмир Ала уд-Даула жалует тебя этим титулом, — вновь закивали придворные. — Он награждает тебя ценной одеждой, верховыми конями и значительной суммой денег. Он приготовил для тебя дом в квартале Гун-и-Гунбаз. В том доме из
утвари и ковров есть все, в чем только можно нуждаться. После того как ты устроишься, эмир приглашает тебя к себе во дворец.
Наконец придворные отступили, и Ибн-Сину окружили люди, которые переписывались с ним, которые читали его книги, те, которые давно мечтали встретиться с автором этих книг.
На следующий день, едва только стало светать, Ибн-Сина поднялся, сделал привычные гимнастические упражнения и сел заканчивать «Книгу исцеления души».
Днем он должен был поехать во дворец к Ала уд-Даула и беседовать с ним о государственных делах.
Верно ли, что в то время, когда ты жил при дворе хорезмшаха, ученые часто собирались на диспуты прямо во дворце? — спросил Ала уд-Даула в первом их разговоре.
Да, мы часто собирались. Делали доклады, обсуждали их.
Я тоже повелю собираться у себя во дворце каждую пятницу. Пусть и о моем ученом собрании пойдет слава, — сказал Ала уд-Даула.
На первое собрание пришли ученые люди всего города. Было так тесно, что некоторые стояли в дверях, не поместились в зале.
Ибн-Сина рассказал о последней своей математической работе. Эту работу он писал параллельно с «Книгой исцеления» и с «Каноном». Он сделал сокращенное изложение «Начал геометрии» Эвклида, многие теоремы доказал по-своему, короче и проще. Добавил также несколько своих теорем, которые раньше не существовали, хотя были необходимы.
Ибн-Сина всегда старался говорить просто и корот
ко. Он говорил ровно час, и за этот час не двинулся с места, не шевельнулся ни один человек.
Эмир Ала уд-Даула сидел довольный. Перед собранием он долго спрашивал Абу Али, где садился хорезмшах на своих «академиях» — посередине ли или у стены. А может быть, ему приносили специальный трон?
Нам кажется, что аш-шейх ур-раис проявил глубокие познания в области математики, — сказал Ала уд-Даула. — В честь первого выступления мы решили одарить шейха еще одним дорогим халатом.
Ибн-Сина поклонился.
Несколько человек хотели задать вопросы.
Как, разве в академии хорезмшаха было принято задавать вопросы? — удивился Ала уд-Даула.
Да, там часто задавали вопросы друг другу.
Хорошо, задавайте и вы, желающие.
Молодой человек, очень бледный, худой, заикаясь от волнения, спросил Ибн-Сину об «Альмагесте» — астрономической книге Птолемея.
Верно ли, что шейх в своем изложении «Альмагеста» по-иному истолковал многие положения Птолемея и включил в «Альмагест» десять новых фигур различного вида, а также добавил в конце книги такие вещи по астрономии, о которых раньше никто не знал.
Это так, — сказал Ибн-Сина, — но, может быть, об этом лучше рассказать в следующий раз. Сейчас поздняя ночь.
Все стали просить, чтобы Ибн-Сина рассказывал сейчас. Потом замолчали, посмотрели в сторону эмира.
Пусть рассказывает, — махнул рукой эмир.
Ибн-Сина говорил еще часа полтора. Увлекся, перешел к арифметике и рассказал о тонкостях, которые он добавил в нее. Потом рассказал о музыке, о том, что
музыку можно исследовать с помощью математики. Даже напел короткий мотив, чтобы было понятней слушателям.
Многое из того, о чем вы сегодня слышали, — сказал в конце выступления Ибн-Сина, — затронуто в моей «Книге исцеления души», которую я на днях окончил.
Расходились рано утром. Даже сам эмир Ала уд-Даула досидел до конца собрания.
Кажется, подобного собрания не было в Исфагане за всю жизнь, — говорили ученые.
Не только за нашу жизнь, — говорили другие. — За жизнь Исфагана такого собрания не было.
Конечно же, Ибн-Сина и в Исфагане продолжал принимать больных.
Он заканчивал третью книгу «Канона». В последние годы у него накопилось много новых наблюдений. И он решил внести дополнения в первые две книги.
Случай с одним больным в Исфагане был таким редкостным, что о нем стали рассказывать во многих городах.
Знатный человек, двоюродный брат самого эмира Исфагана, сошел с ума.
Он вообразил себя коровой, стал бегать по комнатам своего богатого дома, громко мычать.
Зарежьте меня поскорее! — кричал двоюродный брат эмира. — Сварите из меня суп! Я корова! Я корова!
Он отказался есть нормальную человеческую пищу.
Я корова! — кричал он. — Я жирная корова. Я не ем мяса!
Он стал быстро худеть. И уже перестал бегать по комнатам, бодать слуг, а лишь лежал и жалобно мычал.
О болезни доложили эмиру Ала уд-Даула.
Больного лечил свой врач, но болезнь была такой странной, что врач ничего поделать не мог.
На беседе с Ибн-Синой Ала уд-Даула сказал:
Мне трудно обращаться к тебе со своей просьбой. Возможно, болезнь моего двоюродного брата неизлечима. Так говорят все врачи. И все-таки я прошу заняться его лечением. Этот семейный позор мы уже скрываем несколько месяцев. И если тайна разойдется по городам, во всех городах станут смеяться над моим родом.
Ибн-Сина вызвал врача, который лечил больного. Подробно расспросил о болезни. Вызвал слуг и с ними тоже поговорил. Потом сказал:
Идите к своему больному и передайте, что вы были у мясника и просили зарезать корову. Скажите ему, что мясник скоро придет.
Домашние вернулись, рассказали все сумасшедшему хозяину. Сумасшедший обрадовался, замычал веселее.
Ибн-Сина надел лучшие свои одежды, позвал двух слуг и отправился в дом больного.
Войдя в комнаты, он взял в руки огромный нож и зычно закричал:
Где здесь корова, которую надо зарезать? Выведите ее на двор, я ее там зарежу!
Больной, услышав эти слова, заревел из глубины комнат.
Принесите веревки и свяжите корове ноги! — продолжал важно командовать Ибн-Сина. — Сделайте все, как положено.
Я сам! Я сам! — замычал больной.
Он даже поднялся от радости, хотя последние два дня совсем не вставал, вышел во двор и лег на бок.