От слуг я очень скоро узнал, что ради разговора с моим опекуном, сэром Уильямом Комптоном, я мог бы сюда и не добираться, так как его здесь не было. Его надежды на повышение рассыпались прахом из-за спора с лордом-канцлером Кларендоном за права на охоту в Уичвудском лесу, которые каждый объявлял своими. Ну и до тех пор, пока бразды правления оставались в руках Кларендона, сэр Уильям мог проститься с надеждой на высокую должность. Он прекрасно это понимал, а потому решил поберечь деньги и оставаться у себя в поместье, не трудясь являться ко двору.
Правда, двое других здесь были. Однако я скоро узнал, что хотя Эдвард Вильерс и сэр Джон Рассел были и в несчастье истинными товарищами, но теперь блага победы разделили их куда успешнее всех хитрых планов Турлоу. Вильерс подвизался в партии лорда Кларендона, на чью сторону его привлек лорд Мордаунт, тогда как сэр Джон Рассел, принадлежавший к великому роду герцога Бедфорда, присоединился к оппозиции, которую объединяла только ненависть к Кларендону. Такова власть: хорошие люди, верные, благородные, храбрые на поле боя, начинают ссориться, точно дети, едва становятся придворными.
Но как бы то ни было, в Танбридж-Уэлсе я мог свидеться с двумя и почувствовал, что вечер, проведенный за выслушиванием сплетен в харчевне, не пропал втуне. У меня было искушение начать с Вильерса, так как он, очевидно, имел доступ к влиятельным людям, но, поразмыслив, я выбрал более легкую добычу и поутру отправился засвидетельствовать свое почтение сэру Джону Расселу. Теперь я об этом сожалею и предпочел бы умолчать о том, что произошло, так как это бросает тень на того, кто по рождению был джентльменом. Однако я не склонен что-нибудь утаивать - "бородавки и все прочее", как выразился Кромвель*. [Оливер Кромвель, собираясь позировать для своего портрета, потребовал, чтобы художник изобразил его "со всеми прыщами, бородавками и прочим".] Сэр Джон отказался разговаривать со мной. Если бы только! Но он постарался меня унизить, хотя я никогда не причинял ни ему, ни его и близким никакого зла. Прошло несколько месяцев, прежде чем я узнал почему мое имя понудило его поступить так.
Произошло же следующее. В семь часов утра я вошел в нижнюю залу гостиницы, где остановился Рассел, и попросил хозяина послать коридорного с моей просьбой принять меня. Не спорю, так не делают, но всякий, кто когда-либо соприкасался с путешествующим королевским двором, знает, что все подобные правила этикета приходят в небрежение. Вокруг меня расположились десятки людей - кто ждал ответа на прошение, кто просто завтракал, прежде чем начать искать приема у других вельмож. В зале жужжали голоса мелких придворных чинов, тщащихся взобраться на первую скользкую ступеньку лестницы, ведущей к назначениям на важные и выгодные посты. В каком-то смысле и я принадлежал к ним, а потому я, как они, сидел в терпеливом ожидании. Прошел второй час, потом еще полчаса. В начале одиннадцатого по лестнице спустились двое и направились ко мне. Шум голосов затих - все заключили, что я успешно сделал первый шаг на пути к желанной цели, и с завистью приготовились наблюдать, как именно это произойдет.
В зале воцарилась полная тишина, так что все услышали предназначенные мне слова, да и лакей произнес их громким голосом именно с такой целью.
- Ты Джек Престкотт?
Я кивнул и привстал.
- Сын Джеймса Престкотта? Убийцы и предателя?
У меня внутри все сжалось, и, задохнувшись от неожиданности, я снова сел, зная, что это еще не все, но что я ничем не могу предотвратить новый удар.
- Сэр Джон Рассел изъявляет свое почтение и поручил мне сказать тебе, что сын пса - пес. Он поручил мне учтиво попросить тебя убраться вон и не отравлять духом предательства эту гостиницу и больше не сметь нагло являться к нему Если попробуешь, он прикажет выдрать тебя. Покинь этот дом или будешь вышвырнут в сточную канаву, где было бы самое место твоему гнусному отцу.
Тишина стала зловещей. Под буравящими взглядами тридцати пар глаз я схватил шляпу и, шатаясь, пошел к двери, ничего не сознавая, кроме самых беглых впечатлений. Грустное, почти сочувственное выражение на лице первого слуги, и жестокое на лице второго, который упивался моим унижением. Выражение торжествующего злорадства на лицах одних просителей, жадный интерес в глазах других, в предвкушении, как они неделя за неделей будут снова и снова рассказывать о том, чему стали свидетелями. Кровь бросилась мне в голову, душа запылала гневом и ненавистью, и, казалось, какая-то сила внутри моего черепа вот-вот его расколет. К тому времени, когда я дошел до двери, я уже ничего не замечал и не могу даже вспомнить, как добрался до моей убогой постели в темноте чердака над конюшней харчевни.
Не знаю, сколько времени я пролежал там, но, во всяком случае, прошло его порядочно. Полагаю (я делил чердак с полудесятком других постояльцев), кто-то приходил, кто-то уходил, только я ничего не замечал и знаю лишь, что мой подбородок, когда я опамятовался, покрывала щетина, мои члены сковывала слабость, и мне пришлось побриться, прежде чем я мог показаться на глаза людям. Вода в колодце была ледяной, однако, когда я направился через двор в харчевню, вид у меня был благопристойный. Произошедшее почти исчезло из моей памяти, но едва я переступил порог, как мгновенно все вспомнил. Мертвая тишина, а затем смешки. Я подошел и попросил пива, и тут же человек рядом со мной повернулся ко мне спиной с грубостью, столь естественной для простонародья. Впрочем, что тут удивительного, если вспомнить примеры, которые им подают те, кто стоит выше них?
Тяжко вновь переживать подобные унижения, и даже теперь рука у меня дрожит, когда я обмакиваю перо в чернила, чтобы написать эти слова. Столько лет прошло, полных такого света, такой благости, и все же та минута все еще разит в самое сердце, и гнев воскресает. Мне говорили, что сердце джентльмена более беззащитно против подобных ран, чем сердца простых людей, потому что его честь несравненно выше, и, возможно, так оно и есть. Я бы продолжил мои розыски там, если бы это могло принести пользу, но я знал, что случившееся сделало мое путешествие напрасным; теперь я никак не мог явиться к Эдварду Вильерсу с надеждой на учтивый прием, а столкнуться с новым грубым отказом я не желал. Выбора не было: следовало как можно быстрее покинуть Танбридж-Уэлс, однако я был исполнен решимости прежде увидеть лицо сэра Джона Рассела, проверить, не оно ли явилось мне в миске с водой миссис Бланди. Это не было лицо Мордаунта, что меня искренне обрадовало, и я уже знал, что Вильерс выглядит совсем иначе. Признаюсь, я уповал, что сэр Джон, уже заслуживший мою неугасаемую вражду, будет изобличен и тем облегчит мою задачу.