В более поздние века можно найти поразительные параллели. Иностранные торговцы - очевидная особенность средневекового Средиземноморья, где мы имеем интригующий феномен геттоизированного купца, посещающего исламскую или византийскую территорию, заключенного в постоялый двор или фондук, который также функционировал как склад, часовня, пекарня и баня, по одному постоялому двору для каждой крупной "нации": генуэзцев, венецианцев, каталонцев и так далее. Ощущение того, что купец может быть источником религиозного заражения и политических диверсий, заставило правителей Египта запирать двери этих трактиров на ночь (ключи находились у мусульман снаружи). Это только усиливало солидарность и чувство общности, которые объединяли этих купцов, и одновременно подчеркивало различия между различными группами итальянцев и каталонцев, которые сосуществовали в соперничестве, которым умело пользовались мусульманские эмиры. Византийцы в двенадцатом веке тоже отделили итальянских купцов друг от друга стеной, разжигая ксенофобию в своей столице, что привело к уродливым последствиям антилатинских погромов. Идея заключения отдельных общин за стенами не была особенно новой, когда король Арагона впервые отделил майоркинских евреев около 1300 года, и уже была достаточно почтенной к тому времени, когда правительство Венеции заключило евреев в гетто нуово в 1516 году; эти купеческие общины послужили полезной моделью для гетто. Закрытые районы, как для евреев, так и для европейских купцов, были местами, где определенное количество привилегий - самоуправление, свобода исповедовать свою религию, налоговые льготы - уравновешивалось ограничениями - ограничениями на свободное передвижение и зависимостью от часто капризных государственных властей в вопросах защиты.
Говорить о евреях - значит говорить о торговцах, обладавших необычной способностью пересекать границы между культурами, будь то на заре ислама, в период возвышения евреев Генизы из Каира с их транс- и ультрасредиземноморскими связями, или в период каталонской торговой экспансии, когда они могли использовать свои семейные и деловые связи с единоверцами и проникать глубоко в Сахару в поисках золота, страусовых перьев и других африканских товаров, недоступных их христианским соотечественникам, по-прежнему остававшимся в своих торговых комплексах. Выдающееся положение и мобильность меньшинства интригуют. Эти еврейские купцы смогли привезти информацию о мире за пределами средиземноморских портов, которая была записана и распространена по всей средиземноморской Европе и за ее пределами в замечательных портолановых картах и картах мира, созданных на позднесредневековой Майорке. По мере того как купцы перемещались, распространялась и информация о физическом мире.
Концепция Средиземного моря как "моря веры", если воспользоваться названием недавнего сборника эссе, должна учитывать его роль как поверхности, по которой перемещались не только бедные и анонимные паломники, но и харизматичные миссионеры, такие как Рамон Ллулл, который умер в 1316 году после написания сотен книг и памфлетов о том, как обратить мусульман, евреев и греков в истинную веру, но, надо сказать, так никого и не обратил.2 Однако карьера Ллулла - это напоминание о том, что религиозные трения и конфронтация - это лишь часть картины. Он подражал суфийским стихам и общался с каббалистами; он был одновременно активным миссионером и приверженцем старомодной иберийской конвивенции, признающей Бога трех авраамических религий одним и тем же единым Богом. Конвивенция другого рода существовала в сознании членов религиозных общин, которые были изгнаны или вынуждены обратиться в другую веру, когда Испания утверждала свою католическую идентичность в 1492 году и позже: марранос и морисков, евреев и мусульман, которые могли придерживаться или не придерживаться религии своих предков в частной жизни, в то время как от них требовали исповедовать католическую веру на публике. Возвышение сефардских купцов в раннем современном Средиземноморье поражает по многим параметрам: их способность приобретать и терять различные идентичности, как "португальцев", способных попасть в Иберию, и как евреев, проживающих в Ливорно или Анконе - способность пересекать культурные, религиозные и политические границы, напоминающая их предшественников в каирской генизе шестью веками ранее. Эти множественные идентичности - крайний случай более широкого средиземноморского явления: там были места, где культуры встречались и смешивались, а здесь были люди, внутри которых идентичности встречались и смешивались, часто неравномерно.
Существует понятная тенденция романтизировать места средиземноморских встреч, однако следует помнить и о более мрачной реальности транссредиземноморских контактов (скажем, в ранний современный период): о возвышении барбарийских корсаров в период с XV по начало XIX века и о тесном пересечении пиратства и торговли. До окончательного подавления барбарийских корсаров Средиземноморье было действительно свободно от серьезной угрозы пиратства только при римском императорском правлении, в результате политического контроля Рима над более или менее всеми его берегами и островами. Но в пиратстве встречаются самые необычные случаи смешанной идентичности: корсары из таких далеких стран, как Шотландия и Англия, которые, по крайней мере внешне, принимали ислам и охотились на корабли той страны, откуда они прибыли. Эта темная сторона средиземноморской истории охватывает и историю тех, кого пираты перевозили туда-сюда: рабов и пленников - мужчин и женщин, хотя и они, подобно историку Полибиусу, могли сыграть заметную роль в культурном контакте между противоположными берегами Средиземноморья.
Таким образом, единство средиземноморской истории заключается, как это ни парадоксально, в ее переменчивости, в диаспорах купцов и изгнанников, в людях, спешащих как можно быстрее пересечь ее поверхность, не стремящихся задерживаться в море, особенно зимой, когда путешествие становится опасным, как многострадальные паломники ибн Джубайр и Феликс Фабри. Противоположные берега достаточно близки, чтобы легко контактировать, но достаточно далеки друг от друга, чтобы общества могли развиваться самобытно под влиянием своих внутренних районов, а также друг друга. Те, кто пересекает его поверхность, зачастую едва ли типичны для обществ, из которых они пришли. Если они не являются чужаками, когда отправляются в путь, то, скорее всего, станут ими, когда попадут в другие общества по ту сторону воды, будь то торговцы, рабы или паломники. Но их присутствие может оказать преобразующее воздействие на эти разные общества, привнеся что-то из культуры одного континента, по крайней мере, во внешние края другого. Таким образом, Средиземноморье стало, пожалуй, самым активным местом взаимодействия между различными обществами на нашей планете и сыграло в истории человеческой цивилизации роль, которая намного превзошла все остальные морские просторы.