Прошло уже несколько лет с тех пор, как я побывал в этом местечке, и в тот раз я добирался до него через скалы, ухабистым и трудным путем. Но теперь я избрал прямую дорогу к побережью, которая, если верить карте графства, являлась конечным отрезком всякого пути, ведущего к этой части побережья. Итак, я отправился сперва в глубь суши, а уж оттуда стал пробираться по пышущим летним зноем проселочным дорогам, пока в конце концов не вышел на тропу, которая постепенно делалась все менее заметной, петляя меж торфяников и зарослей высокой травы, а потом и вовсе пропала посреди выросшего предо мной изгорья. И все же она вывела меня к воротам в живой изгороди из старого терновника, поле за которой еще хранило слабые следы былой проезжей дороги — вероятно, время от времени люди ею пользовались.
Место оказалось довольно возвышенным, но моря отсюда не было видно, хотя вблизи терновой изгороди уже ощущалось его пряное солоноватое дыхание. Отсюда, от самых ворот, шел пологий спуск, но потом почва снова вздымалась к гребню, на котором одиноко торчал белый фермерский дом. Я пошел дальше, в нерешительности прокладывая путь вдоль зеленой изгороди, и вдруг неожиданно увидел перед собой Старое Поле, а за ним сапфировую морскую гладь и туманную черту на горизонте в том месте, где сходились вода и небо. Прямо у моих ног начинался крутой склон, пурпурно-золотой и бархатистый от цветущего дрока и вереска, у подножия которого лежала низина, заросшая сочным густо-зеленым папоротником, а дальше уже виднелось мерцающее на солнце море. Прямо же передо мной, с другой стороны впадины, поднималась гора, увенчанная величественными рядами древних стен Одд Кэмпа — поросшие зеленью, они громоздились одна над другой неприступными бастионами, валами и рвами, непомерно громадные, овеянные дыханием многих прошедших веков.
Посреди всего этого великолепия, не сводя глаз с блещущего в солнечном свете, беспрестанно меняющего свои краски моря, я и устроил привал — вытащил принесенные с собой в рюкзаке хлеб, сыр и пиво; основательно подкрепившись, я напоследок закурил трубку и погрузился в размышления над загадками Ллантрисанта. Однако очень скоро мое уединение было бесцеремонно нарушено каким-то незнакомцем, который, выйдя из зарослей, остановился неподалеку от меня и тоже уставился на море. Поздоровавшись со мной кивком, он после недолгой паузы присел на траву рядом со мной и, начав с обычного «для урожая погода недурна», вовлек меня в сети ни к чему не обязывающей беседы. Судя по выговору, он был валлийцем, но, как я понял с его слов, происходил из другой части этого края, а в здешние места приехал на несколько дней погостить у родственников, живущих как раз в том самом белом фермерском доме, который я миновал по пути сюда. Он довольно долго рассуждал о том о сем, к своему собственному удовольствию и к моей глубокой досаде, пока неожиданно не перешел к разговору о Ллантрисанте и происходящих там событиях. С этого момента я стал прислушиваться внимательней, и вот вам «по рассказу излагаемый мною вкратце. При этом следует заметить, что свидетельства этого человека — всего лишь пересказ с чужих слов, ибо все это он слышал от своего кузена, местного фермера.
Итак, прежде всего я узнал, что в Ллантрисанте между местным адвокатом Льюисом Протеро (назовем его так) и фермером по имени Джеймс долгое время существовала смертельная вражда. Свара началась из-за какого-то пустяка, но становилась все злей и злей, хотя обе стороны уже успели позабыть само существо затянувшегося спора. Но со временем, теми или иными средствами, в суть которых я не сумел как следует вникнуть, законник сумел «прижать к ногтю» своего давнего недруга. Догадываюсь, что Джеймс не в добрый час выдал кому-то вексель, который затем был выкуплен Протеро; в итоге фермера за неуплату долга выгнали из его старого дома, и он был вынужден поселиться в хижине. Говорили, что он даже оказался на собственной ферме в роли батрака и впал в такую ужасную нищету, что жалко было на него смотреть. Учитывая эти обстоятельства и характер самого Джеймса, мало кто сомневался, что при нечаянной встрече он вполне был способен убить адвоката.
И они-таки встретились — в один из субботних дней июня на самой что ни на есть середине базарной площади Ллантрисанта. Фермер был довольно вспыльчивым человеком, он тут же напустился на адвоката с грубой бранью и угрозами, так что находившиеся поблизости люди уже было бросились их разнимать.
— Вот тут-то, — продолжал мой случайный собеседник, — и произошло самое непонятное. Этот законник, как мне сказали, был весьма плотным мужчиной, горластым и нахальным, с багровой физиономией и рыжими бакенбардами — одним словом, не из тех, кто легко пасует в подобных ситуациях. Так вот, представьте: он, в своем парадном костюме и при цилиндре, вдруг падает на колени в самую пыль посреди площади, перед Филиппом Джеймсом, будто охваченный неизъяснимым ужасом и — можете поверить? — просит у Джеймса прощения, умоляет его быть милосердным, заклинает его именем Бога и человека, именем всех святых в раю. Мой кузен Джон Дженкинс уверял меня, что из глаз Льюиса Протеро катились слезы, да частые — что твой дождь! Глядим, говорит, он сует вдруг руку в карман и вытаскивает оттуда бумагу — на право владения старой фермой Филиппа Джеймса. И ведь отдал ему обратно и саму ферму и еще сто фунтов стерлингов за товар, который в ней хранился, и еще две сотни фунтов — все банковскими кредитками — в возмещение убытков и в утешение. И тут, как рассказывали мне, весь народ будто с ума сошел, все стали кричать и плакать во весь голос и в конце концов решили сейчас же пойти в церковь, чтобы там Филипп Джеймс и Льюис Протеро перед древним крестом поклялись друг другу в вечной дружбе и чтобы каждый при этом пел им хвалу. Мой кузен еще уверял меня, что в той толпе оказались люди, которых он никогда прежде в Ллантрисанте не видел. При этом, говорит, его самого и всех прочих трясло будто в лихорадке.
Я выслушал все это в полном молчании. А потом спросил:
— Что же обо всем этом думает ваш кузен? Что это за люди, которых он никогда не видел в Ллантрисанте? Кто они?
— Люди, — весьма размеренно ответил мой собеседник, — их называют просто Рыбаками.
И вдруг на память мне пришел Богатый Рыбак из древней легенды[4] — Богатый Рыбак, который стережет тайну святого Грааля[5].
4. Звон колоколов
До сей поры я вел речь не столько о самих происшествиях в Ллантрисанте, сколько о том, как я наткнулся на эту загадку и тотчас пустился в поиски, еще толком не осознавая, чего, собственно, я ищу, то и дело встречаясь с обстоятельствами, которые казались мне абсолютно необъяснимыми, не располагая ключом к разгадке и даже не понимая самой природы этой тайны. Вы не в состоянии разрешить проблему прежде, чем уясните, в чем именно она заключается. «Скотный двор, разделенный на несколько тесных клетушек, — как-то говаривал нам учитель математики, — никогда не обеспечит приплода ни свиней, ни овец, ни рогатого скота». Он, конечно же, был прав, хотя его манера выражаться отличалась известной экстравагантностью, чтоб не сказать грубостью. С этого момента я перехожу к подробному рассказу обо всем, что произошло прошлым летом в Ллантрисанте — вот история, которую я в конце концов восстановил из отдельных кусочков.
Все началось, как теперь стало ясно, в один из жарких дней июня или, насколько я сумел уточнить, в первую субботу этого месяца. Первый сигнал подала глухая старушка, миссис Пэрри, одиноко жившая в маленькой хижине на расстояний мили или около того от городка. Ранним утром субботнего дня она явилась на базарную площадь в некотором возбуждении и, едва расположившись на обычном своем месте — на тротуаре у церковного двора — с принесенными на продажу утками, яйцами и десятком ранних картофелин, принялась рассказывать соседкам по рынку о том, что, находясь в собственном доме, слышала звон большого колокола. Добрые женщины справа и слева от нее, начали с улыбкой, за спиной у нее, переглядываться между собой, ибо всякому было известно, что всегда приходилось громко орать ей в самое ухо, прежде чем она что-нибудь возьмет в толк, а потому миссис Уильямс наклонилась к ней низко и прокричала: «О каком колоколе вы толкуете, миссис Пэрри? У вас в округе нет никаких церковных колоколов». Затем она тихо спросила у миссис Морган: «Вы слышали, какую чушь она несет? Будто она вообще могла когда-либо расслышать звон какого бы то ни было колокола».
4
Мистический смысл рыбной ловли и рыболова подтверждается всеми исследователями мифологии и антропологии. Рыбная ловля приравнивается к извлечению бессознательных элементов из глубоко запрятанных источников — «ускользающего сокровища» легенды, иными словами, мудрости. Один из братьев, по имени Брус, был также известен как «Богатый рыболов», потому что ему неизменно сопутствовала удача в ловле рыбы, которой он мог утолить голод всех вокруг себя; Петр был назван «Ловцом людей». Рыба сталаа символом Христа; король Грааля встречается Парсифалю в образе рыболова. Хранитель Грааля «Король-Рыбак», или «Король-Рыболов», отождествляетсяво французских текстах с отцом (иногда братом) властителя потустороннего мира короля Пелеса. Образ этот сопоставляют с «Рыбаком» — героем ирландских сказок (см. Nitze W. How did the Fisher King get his Name? Cambridge, 1948 и др.).
5